- Чтобы мечты сбылись, нужен любящий волшебник, а не болтливый сказочник! - Кхм, сказочник - хотя бы не скучно. А волшебники вообще любят сбывать мечты. Правда, в основном, свои. Только врядли ты этому обрадуешься...
Маленькие зарисовки. Сказ девятый.
Название: Маленькие зарисовки 9. Ювелирная работа.
Автор: Ейный глюк (eingluyck1)
Бета: Word 2007
Фендом: Ориджинал.
Рейтинг: NC-17 однозначно.
Пейринг: м/м
Размер: короткий миник
Статус: закончен 24.04.11
Размещение: с согласия автора.
Саммари: Если ты живешь вечно, и все сущее тебе, кроме вездесущей скуки ничего не приносит, возможно, стоит влюбиться?
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Но подданные о нем ничего не знали. Так как его никто не видел. А те, кто успевали увидеть, рассказать о нем уже не могли…
Если смотреть на ночной город ранней весной, когда воздух особенно чист и свеж, то его крохотные, трепещущие огоньки с успехом спорят с небесными звездами. Только свет звезд слишком холодный и безучастный, что им сделается, вечным? А вот огни города, мигающие, яркие, теплые, они придают особенную одухотворенность людским поселениям. Каждый огонек – чья-то живая душа, счастливая или горюющая, задумчивая, мечтающая или тоскующая, даже темные души испускают свой особенный, болезненно-тусклый свет… Но что мне в нем?
Столько времени, а сменяющиеся поколения остаются все теми же, их лихорадит от тех же чувств, ими овладевают все те же заботы и тревоги… Скука.
Вечная, неистребимая скука, постепенно превращающаяся в глухую зыбкую тоску. Первые несколько сотен лет я жил среди них, успешно притворяясь мелким, ничего не значащим существом, потом, изучив все людские психотипы, я заскучал. И стал убивать. Сначала – массово, упиваясь пролитой кровью, потом начал выбирать себе жертвы более изощренно. Изучая очередную добычу годами, проникая в ее сознание, мечты, даже самые неосознанные, осуществляя их и затем совершая самое интригующее – уничтожая добычу, подрезая крылья, опуская на самое дно, в пучину страдания и безумия… Спустя сотню лет мне и это надоело. Я вернулся в старый мир, отринув охоту, занялся изучением искусств и наук, изобретенных самыми выдающимися из их стад.
Затем, вдоволь забив себе голову всей этой ерундой, я приобщился к обществу себе подобных, но от их эмоций и мыслей мне стало еще хуже. Слишком высокомерные, жаждущие крови и господства, кровожадные и тупые, они раздражали меня, и в один из моментов я уничтожил почти половину их клана. Дерзкие не знали, с кем связались. Память оказалась коротка даже у них, что уж там говорить о людях!
Выжившие в ужасе расползлись по щелям и затаились, а я опять вернулся к людям.
И вот уже пару десятков столетий опять живу среди них, подобно богу, на виду и в тени одновременно. «А что, если бог – один из нас? Просто незнакомец в автобусе, направляющийся домой?»… Мне всегда нравилась эта песня. О, нет, я отнють не обманывался и не являлся богом этого мира, не мне принадлежало право его создания и развития… Но как хищник в чужих покинутых охотугодьях, я мог позволить себе собирать «сливки», нападая только на самую, с моей точки зрения, отменную дичь. И за все прошедшие тысячелетия никто меня не остановил… Ха-ха, хотя многие пытались. Мое персональное кладбище своим скромным размером вполне могло поспорить с небольшой страной.
Я в совершенстве применял свою маскировку, знание людских желаний и всего себя, лишь для развлечения. Земля стала для меня полигоном, игрушкой и тюрьмой. Потому что выбраться отсюда я не мог. Хотя, кто знает, если подождать еще пару-тройку тысячелетий, и если люди не поубивают друг друга, все возможно…
Я приметил его в клубе, куда часто в последнее время захаживал. Мелкий, ничем не примечательный, весь какой-то «серый»: длинные пепельные волосы, глаза чуточку миндалевидные, густо серо-синего цвета, нос прямой и тонкий, обыкновенное лицо, но при этом тонкая и гибкая фигура. Не подросток, но еще и не мужчина. По вечерам, почти до 3-х ночи он подрабатывал в клубе, днем учился в институте на «престижном» филологическом факультете, а между учебой и работой еще в библиотеке подрабатывал. Неудивительно, что от такой жизни кто хочешь - ноги протянет.
Вот уже месяц я следил за ним, провожал ночами, наблюдал за ним в клубе и библиотеке, куда записался из спортивного интереса. Несколько раз даже в институт пробирался, с удовольствием глядя, как он старательно подавляя усталость, корпит над заданиями и пишет лекции, борясь со сном. «Не восхрапи на лекции, ибо храпом своим разбудишь соседа!» Сколько веков эта присказка передается от одного студенческого поколения к другому…
Мальчик выматывался, не доедал, и от того особенные неприятности ему доставляли занятия по физвоспитанию. Шатаясь от слабости, вряд ли сумеешь десять раз подтянуться на турнике. Потому в делах самозащиты он оказался не силен.
В ту ночь, когда он возвращался в свою одинокую бедную квартирку, которую умудрялся снимать на свой нехитрый заработок, в темной неосвещенной подворотне дорогу ему внезапно перегородили трое сильно подвыпивших парней, вдвое крепче его. Откормленные представители человеческого стада, уверенные в своей безграничной безнаказанности и превосходстве, подкрепленном крепким градусом, они начали зубоскалить по поводу парнишки, пресекая все его попытки обойти их или отступить.
Удобно устроившись на козырьке крыши, я наблюдал вполне предсказуемое развитие ситуации, поражаясь однообразию людских пороков. Ничего не менялось. Все те же слова и поступки, словно человечество зациклилось в порочном своем развитии, словно и не оставалось всех тех представителей племени людского, вершивших праведными делами своими путь к лучшему и светлому… Скука смертная. Но ко мне применимо было лишь первое слово. Смерть – не для меня. А вот объекта моего пристрастного внимания эта подруга вполне могла коснуться. Коснуться фатально, властно протянув к нему свои костлявые загребущие руки. Мог ли я допустить такое? Нет!
Потому, когда начинающаяся ссора плавно перетекла в нечто уподобившееся свалке, и в воздухе ощутимо запахло обнаженным железом, я просто свалился на голову самого крупного бандита, и, услышав, как тонко хрупнули его шейные позвонки, в ту же самую секунду метнулся ко второму, лихо перебрасывающему длинный выкидной нож из руки в руку. Двумя пальцами выбив ему кадык, мгновенно обернулся к озадаченно застывшему третьему ублюдку. В почти полной тьме, лишь изредка пронизанной отдаленным светом редких в такое позднее время машин, он никак не мог понять, почему его дружки внезапно замолчали. Моих движений он, естественно уловить не мог, да и тьма помогала, потому, почувствовать, как ему откручивают голову, он сумел лишь в самый последний миг. Но высказать мне свои претензии, увы, оказался уже не способен по вполне летальной причине.
А мой объект судорожно таращился во тьму, сидя на грязном заплеванном асфальте и недоумевал, почему его перестали убивать. Разметавшиеся из-под сорванной резинки пепельные пряди, тонкая царапина на щеке и полуоткрытые губы… Под светом звезд его «серость» обернулась серебром, глаза сверкали, воздух со всхлипом врывался сквозь губы, грудь ходила ходуном, не прикрытая теперь разорванной тканью рубашки. Такая нежная кожа! Тьма не могла мне помешать упиваться этим незабываемым зрелищем. Моя серая мышка под трепетным звездным небом сбросила свою маскировку и явила истинную внешность, оказавшись серебряным принцем.
Что-то внутри меня странно всколыхнулось и прорычало: «Мое!». Сам себе поражаясь, я резко склонился к нему, и поднял его вздрогнувшее тело. Прислонив к стене и прихватив его руки, воздетые в слабом отпоре, приник к его губам, в серебристом свете звезд манившим меня с неодолимой силой. Несусветная неосторожность… Кто бы мог подумать, что меня постигнет в следующий момент? Что вкус его дрожащих губ окажется столь притягателен, а бешеный стук сердца найдет отзвук в моей холодной груди? Заставит меня забыть обо всем, упиваясь чистой ноткой дикой неукротимой силы, передавшейся мне через этот поцелуй, что утратил уже всякую невинность… Я ощутил, как у моего принца перехватило дыхание и как ослабли его ноги, а глаза сами закрылись, и лишь тихий всхлип, впитанный мной, привел меня в чувство. Внезапно отпуская его, в мгновение ока вернулся вновь на крышу, пытаясь обуздать свою жажду и оторопь, охватившую меня. Впервые за тысячелетия я вновь узнал вкус жизни. Скука оказалась поверженной, раздавленной и позабытой.
Кровь быстрее заструилась в моих жилах, когда, спустя довольно продолжительное время, я увидел, как мой парнишка с трудом поднимается вновь на ноги, а тонкие пальцы его коснулись губ, словно пытаясь вернуть то ощущение поцелуя, оказавшегося внезапно разорванным и от того более сладким. Шальной взгляд слепо обшарил темный проулок и юноша на нетвердых ногах поспешно ретировался в сторону своего жилища. Даже сейчас, за дверью, укрывшей его от мира, я слышал сбивчивый стук его сердца. Коснувшись объекта, я лишь укрепил нашу связь. Теперь даже на расстоянии я легко могу знать, где он и что с ним.
А пока… пока надо убрать все следы, что могут привести к моему мальчику нелепых служителей местного закона. В том числе и трупы несознательных человеческих отбросов. И клочки рубашки с пятнами крови, принадлежащей моему принцу.
Только вернувшись в свой дом, возвышающийся над спящим городом, я с изумлением обнаружил, что мой жилет неким чудесным образом лишился старинной серебряной пуговицы. Судя по тонкому аромату человеческой кожи, оставшемуся на черной ткани, я даже догадываюсь - КТО и КОГДА так бесстыдно лишил жилет этого изящного аксессуара. Внутренне усмехаясь, внезапно почувствовал себя рыцарем на белоснежном коне, призванном спасать красавиц и оставлять царские подарки, с вполне неоднозначным намеком. Что ж, будет малышу тема для размышлений.
Сон пришел ко мне впервые за много столетий. Чистый и ясный, и хотя мой организм не испытывал нужды в нем, я с радостью отдался мягким бархатным волнам, укачивающим меня на своей поверхности. Где-то в глубине души, которая, вопреки расхожим слухам, есть и у меня, переливалась маленькая капелька той радости, что влилась в меня с поцелуем, и казалось давно уже утраченной.
Мне хватило пары часов, и яркое солнце разбудило меня. Невнятная мысль оформилась в стремление увидеть моего мальчика и, растворившись в людском потоке, я пробрался в его институт. Стоило лишь улицезреть его озадаченную заспанную мордашку, как волна необъяснимой нежности внезапно пронизала меня насквозь.
Царапина на щеке уже подсохла, и пару раз я ловил любопытствующие взгляды студентов, направленные на моего парнишку, но он, казалось, ничего не замечал, плавая в каких-то высших сферах, и усердно делая вид, что поглощен лекцией.
Так и прошли все занятия, но потом он меня удивил. Библиотека лишилась своего работника, потому что парнишка направился в ювелирную мастерскую, одну из самых старых в городе. Надо ли говорить, что я последовал за ним? Там, в благородном сумраке помещения, позволившем мне стать вовсе незаметным, мой малыш доверчиво протянул пуговицу, блеснувшую серебром, пожилому усатому ювелиру. Тот, осторожно приняв безделицу из тонких чуть подрагивающих пальцев, долго рассматривал ее под лупой, задумчиво морщился и, наконец, изрек свой приговор изнывающему от любопытства студенту:
- Видите ли, батенька, судя по всему, сей предмет был изготовлен во Франции, веке этак в 18 от рождества Христова… Подробнее я могу Вам рассказать, если Вы соблаговолите оставить сей предмет у меня для дальнейших розысков.
Прерывая набравшего воздух для возражений юношу, ювелир покачал головой.
- Естественно, я возвращу Вам сей предмет, и плата Ваша за консультацию будет невелика. С одной стороны, давненько я не встречал настолько изящной выполненной вещицы, коей место в музее, несомненно… А с другой стороны, продавать ее Вы не намерены, как я понимаю?... Нет? Жаль, хотя, без сомнений, я бы тоже с такой не расстался… Мда… Ну так как, согласны Вы с моим предложением?
Вот глупыш, так вцепился в старую пуговицу, словно она является самым дорогим для него предметом… И рука, невзначай коснувшаяся заалевших губ… Ха, думаю не у одного меня были счастливые сны сегодня ночью… Надо будет воспользоваться этим и устроить знатную игру. Пусть малыш сам меня найдет, так ведь гораздо интереснее, и вкус жизни становится гора-аздо более насыщенным!
Парнишка все же согласился, ибо любопытство – самый неукротимый зверь, и ему подвержены все без исключения. Ювелир составил расписку, и предположил, что через пару дней он уже наверняка сумеет дать вполне определенный ответ. Я в этом и не сомневался. В свое время я успел здорово наследить в просвещенной Европе, и многие мои изделия нашли свое место в музеях мира. Минутная блажь, заставившая меня стать «кузнецом золотых дел» увлекла меня почти на три десятилетия. Так что, по справочникам старик вполне сумеет определить автора пуговички.
Парнишка поспешил домой, чтобы к вечеру опять отправиться на работу в клуб, а я … отправился пришивать пуговицу из старых запасов к своему любимому жилету. Запас карман не тянет, а этих приметных пуговичек у меня с избытком хватит еще на пару столетий. А кончатся – наделаю новых. К тому же я решил изготовить еще кое-что, вполне определенно подходящее моему парнишке. Хотя… к чему излишнее пренебрежение? Пора уже привыкать называть его по имени – Виталий, от «вита» - «жизнь». Зачастую люди, сами того не подозревая, удивительно точно дают имена своим отпрыскам. Моему малышу его имя очень подходит. Он – сама жизнь, как тот тонкий невзрачный росток, что лишь силой стремления к свету сокрушает крепкий гранит.
А я ночью как всегда провожу его и кое-что предприму, чтобы стимулировать его поиски.
В клубе оказалось как всегда людно, Виталий к концу смены чуть не падал, и до дома добирался уже почти на «автопилоте», что, тем не менее, не помешало ему за пару кварталов обойти тот самый злополучный переулок. А потом, дождавшись, когда он уснет, я с легкостью проник в его квартиру и, пройдя в единственную комнату, склонился над скрипучей софой, служившей малышу постелью. Слабый свет луны проникал сквозь открытое окно и шаловливыми лучами переливался в засеребрившихся волосах; припухшие губы, чуть приоткрытые, такие манящие… Длинные ресницы, густая тень от которых падала на нежную, почти прозрачную кожу. Я устроился в единственном в квартире старом кресле, любуясь столь очаровательным зрелищем. Вся ночь у меня впереди, почему бы не воспользоваться этим? Проникать в чужие сны – это как чертить на воде, узор распадается, двоится и дрожит, отражения гасят друг друга, поглощая и изменяя самую суть сновидения. Но если закрепить его физическим воздействием…
По тому, как обрывисто начал дышать мой мальчик, я понял, что сновидение удалось на славу, а теперь – последний штрих. С легкостью выскользнув из продавленного кресла, я вновь склонился над его порозовевшим лицом, краем глаза успев отметить пониже бугорок на тонком покрывале – вполне определенная реакция на внушенный сон, и легко коснулся его полуоткрытых губ своими. Слабый стон прозвучал песней, гибкое тело выгнулось, неосознанно отвечая мне, и на покрывале проступило влажное пятно… Такой отзывчивый малыш! Широкой волной чистая энергия брызнула вокруг, словно подтверждая этот невинный отклик тела на мое воздействие. Пряча улыбку, я ретировался в окно, так как Вит почти проснулся, содрогаясь от наслаждения.
Думаю, с таким мощным стимулом, краснея и застирывая утром свое покрывало от следов нечаянного оргазма, парнишка приложит максимум усилий, чтобы отыскать меня.
Последующие две ночи я приходил к нему вновь и вновь, даря наслаждение и поутру ощущая его тихую панику и ловя мечтательную улыбку. Излишняя задумчивость очень украшала его лицо. Настолько, что даже в клубе к нему попытались приставать. Похоже, я чуть-чуть перестарался со сновидениями. Наконец, настал день, когда он должен был отправиться к ювелиру, чтобы забрать мою пуговицу. Такой момент упускать было просто нежелательно.
Без труда просочившись вслед за парнишкой в мастерскую, я стал свидетелем прелюбопытного действа. Старичок-ювелир встретил Вита несколько ошалевшим взглядом. Судя по всему, он справился с задачей и теперь недоумевал, каким образом в руках бедного студента оказалась эта серебряная вещица. Ну-ну.
На осторожный вопрос, ювелир уставился на парнишку.
- Да, батенька, ну и задали Вы мне задачку! Пуговичка Ваша оказалась прелюбопытнейшим украшением, к тому же в наши времена ценности если не баснословной, то, как минимум, невероятной. Изготовлена она, скорее всего в промежутке между 1650 и 1700 годами во Франции чрезвычайно известным в определенных кругах ювелиром Франсуа Савинье. Сравнивают его со многими талантливейшими мастерами-ювелирами, с тем же Фаберже, к примеру… Мда…
Старичок пожевал свой ус, задумчиво рассматривая серебряную безделушку, устроившеюся на бархатной подушечке под яркой лампой.
- Мда… Так вот, мастер сей стал поставщиком украшений для многих влиятельных лиц при дворе, да и самого королевского семейства Людовика XIV в частности. Но, как ни странно, большинство его работ, столь же тонко исполненных дошли до наших дней лишь на портретах да в биографических дневниках влиятельных особ тех времен. В музеях лишь несколько изделий сохранилось.
Ну да, эти я просто поленился изъять. Не в моих правилах оставлять свои изделия в руках почивших наследников тех, кому я предназначал мои украшения. Потому, после смерти заказчиков, я имел обыкновение забирать все без исключения вещицы, к изготовлению которых оказался причастен.
Юноша помялся, и спросил:
- А это точно – Савинье?
- Вне всяких сомнений! Тем удивительнее эта находка. Не подскажете, каким образом у Вас оказалась эта вещица?
На моих глазах щеки парнишки залил отчаянный румянец, и он шепотом ответил:
- Нашел на улице.
Да, я бы на месте ювелира, тоже не поверил. Но, тем не менее, юноша получил мою пуговицу и расплатился. Кроме того, старичок намекнул, что в случае, если Вит решится продать вещицу, то ювелир всегда готов купить ее. Уже почти на выходе Вит вдруг обернулся и спросил:
- Скажите, а каким образом Вы установили мастера?
- Помнил я нечто подобное, ну и покопался в каталогах. Там несколько работ Савинье оказались.
- А можно мне…
- Да конечно, батенька!
Спустя некоторое время старичок принес изрядно потрепанный том, с репродукциями ювелирных изделий. Открыв том на закладке, ювелир развернул его к юноше, чтобы тот мог разглядеть изделия.
Кто бы сомневался! Тот самый изумрудный аграф, диадема с бериллами, браслеты, кольца и… несколько пуговиц! Да, непростительно для меня, нужно было получше убирать за собой. Хотя… ведь сейчас мне это на руку.
Внезапно Вит перестал дышать, и его лицо покрыла мертвенная бледность.
С разворота страницы на него глядел, легко усмехаясь, мой старый портрет, написанный еще самим Дюбуа. И конечно, конечно, малыша дрожь пробрала, когда он вспомнил свои сны…
Словно в забытьи Вит провел пальцами по репродукции, обводя контур моего лица. Горячечный стук его сердца отозвался в моем, и я с трудом сдержался, желая всей душой, чтобы эти тонкие пальцы ТАК коснулись моей кожи, а не пошлой бумаги. Потом Вит просто выскочил из мастерской.
Ювелир ничего не понимал, растерянно глядя вслед юноше. Подправить ему память оказалось делом пяти секунд. Незачем старичку слишком много помнить. Дольше проживет.
Пища для размышлений оказалась столь обильной, что бедный малыш даже с обеих работ отпросился. Целый вечер он слонялся по городу, словно тень, пока наконец не завершил свой отчаянный забег на набережной. Глядя на заходящее солнце, окрасившее воду в пурпур, он крепко прижимал руку с пуговицей к груди.
Я вернулся на то самое место, где на малыша напали. Устроился на том же карнизе и стал терпеливо ждать. Что-то подсказывало мне, что я жду не напрасно. Ночь постепенно вступила в свои права, звезды украсили небосвод, город засыпал. Но тихие нерешительные шаги я услышал еще за несколько кварталов до проулка. Свершилось!
Покачавшись на самой границе слабого отсвета от фонарей и глубокой тьмы, укрывшей проулок, Вит все же пересилил себя и шагнул во мрак. Дойдя до середины, он остановился и тонким от волнения голосом тихо позвал:
- Есть здесь кто?
Хм… А он как думает?
- Я… Я чувствую, что Вы – здесь. Я… хотел поблагодарить Вас за то, что спасли мне жизнь… И вернуть кое-что, принадлежащее Вам.
От восторга, переполнившего меня, словно младенца при виде первой своей игрушки, я просто свалился с крыши, бесшумно приземлившись в шаге от ничего не видящего юноши.
- Твое тело, малыш? – вкрадчиво поинтересовался я глубоким шепотом.
Вит вздрогнул и отступил, споткнувшись и чуть не упав, но был пойман мной и крепко прижат. Не дело пугать мальчишку еще больше, подумал я и скользнул тенями в свой дом, вместе с юношей, спрятав его лицо на моей груди. Его била дрожь, даже зубы стучали. Знаю – тени – не самое приятное место для живых, зато пара секунд и мы оказались в теплом освещенном помещении.
Лишь только юноша ощутил изменившуюся атмосферу, как сразу отпрянул от меня, а я не стал его удерживать.
Лихорадочно оглядываясь, он осматривал мою спальню, но словно боясь узнавания, не смел поднять на меня взгляд.
- Не бойся, я ничего тебе не сделаю.
О, эти слова его задели и он гордо вскинул голову, уставившись на меня и замерев, словно кролик перед удавом. Надо сказать, что пресловутый портрет кисти Дюбуа оказался очень похожим, за несколько веков я не изменился ни капли. Лишь стиль одежды менял в ногу со временем. Потому узнать меня Вит сумел с легкостью и теперь взирал с потусторонним ужасом и восхищением, все еще судорожно прижимая к своей груди кулачок с пуговицей.
Так, получилось, что моя пуговица ему дороже чем я… Нужно исправлять ситуацию.
Подпустив в свой голос самые бархатные нотки, вибрирующие на его коже, я промолвил:
- Ты мне понравился с самого первого дня, когда я увидел тебя в клубе. Гибкий, красивый, ты порождаешь желание, я забыл обо всем на свете, глядя на тебя, малыш…
С радостью наблюдая, как яркий румянец заполыхал на его скулах, я продолжал нашептывать всякие глупости, осторожно приближаясь к нему. Подумать только, всего три ночи моих сновидений, а он уже алеет, словно мак… И желание, рожденное в его крови, шумом отдается в ушах, околдовывая юношу… Судорожный вздох, вырвавшийся из его груди послужим мне сигналом.
Отобрав у него пуговицу и отбросив ее в угол я одним слитным движением разорвал его рубашку и опрокинул на кровать, подняв его руки над головой и крепко прижав их ладонью. Его гибкое тело тряслось, как в ознобе, глаза закрылись, словно он был не в силах выносить мой жаркий взгляд, но самый кончик его розового язычка облизнул ярко заалевшие губы и тихий вздох вырвался из груди, когда я свободной рукой потянул вниз молнию его брюк. Этот звук развратно прозвучал в тишине спальни, перебив заполошный стук его сердца.
- Лежи смирно. – Приказал я, бархатным поцелуем коснувшись его напряженного живота и отпуская его руки.
Он послушался и только дрожал, пока я снимал с него брюки вместе с бельем, оставив на кровати лишь его обнаженное гибкое тело, с зажмуренными глазами. Нет, так не пойдет.
- Открой глаза, милый.
Судорожный вздох и он послушно распахнул глаза, уставившись на меня диким взором. Медленно я начал расстегивать свою рубашку. Пуговичка за пуговичкой, плавно, словно гипнотизируя… Шелк соскользнул с моих плеч и струящимся потоком скользнул на ковер. Лукаво глядя на парнишку, я взялся за пояс своих брюк. Вит сглотнул и перестал дышать.
Так же медленно я позволил брюкам пасть к моим ногам, и переступив их, уже полностью обнаженный шагнул к кровати.
Юноша дернулся, разорвав контакт с моими почерневшими глазами, сползая взглядом вниз, к моему паху. И опять задохнулся, когда увидел, НАСКОЛЬКО я его хотел. Кажется, он попытался подняться, но я оказался быстрее и прижал его к постели, а потом… Потом меня охватило безумие, и я впился в его нежные губы, терзая их, настойчиво прося открыться и впустить меня. Мои руки оглаживали его тело, восхитительно мягкую кожу, изредка задевая горошины сосков и потихоньку спускаясь все ниже, пока не коснулись болезненно напряженной плоти в паху. Вит захлебнулся стоном в поцелуе, впустив мой язык, позволив нежно огладить небо и приласкать его язычок. Раздвинув коленом его бедра, одной рукой я погладил манящую складку и осторожно помассировал тугое колечко, другой нашаривая маленький пузырек с маслом.
Со смазкой проникнуть пальцем вглубь его горячего узкого отверстия оказалось намного легче. Вит извивался и постанывал, одновременно пытаясь вбиться глубже в мою ладонь, обхватывающую его страждущую плоть, и вместе с тем стараясь избежать проникновения внутрь его тела. Но стоило мне лишь задеть небольшую выпуклость внутри, как он ахнул мне в губы, и выгнулся. Теперь он пытался одновременно и насадиться поглубже уже на мои скользящие внутри его тела пальцы и толкался, подкидывая бедра, в мой кулак. Почти хныкая, он уже подошел к краю, но я не позволил ему кончить, вытащив пальцы и убрав ладонь с его члена. Жалобный вскрик стал мне ответом.
- Сейчас, милый, потерпи… - прошептал я ему в заалевшее ушко.
Затем смазал свой напряженный орган и, закинув ноги юноши на плечи, одним движением вошел в него, наполняя до конца. Все еще слишком узкий, он горячо обхватил меня и сжал, но, постепенно привыкнув, сам начал двигаться, не в силах больше терпеть. Я ускорил темп, следя, чтобы угол наклона позволял лишь изредка задевать простату.
Тихие жалобные всхлипы наполнили спальню. Мои бедра гулко хлопали по его ягодицам, почти вытаскивая член, я вновь глубоко погружался во влажную глубину его тела, он вцепился в мои плечи и извивался, стараясь изменить положение своего тела так, чтобы получить максимум удовольствия, но я придерживал его. И, лишь почувствовав грань, отделяющую меня от блаженного небытия, я сам приподнял его снизу и теперь уже при каждом рывке задевал вожделенное местечко. Всего несколько фрикций и юноша забился с криком, орошая свой живот семенем, и сжал меня так сильно, что утянул за собой. Изливаясь внутри его тугого горячего тела, я приник к его губам, поглощая этот жалобный крик, упиваясь этой симфонией наслаждения, дарованного мной. Потом перекатился на спину, увлекая его за собой, и все еще оставаясь внутри его тела. Вит обмяк, уронив голову мне на плечо, словно все косточки из него вынули. Лишь изредка всхлипывая, он попытался освободиться, но я не отпустил. Так, чувствуя меня внутри своего расслабленного тела, он и уснул. А я бездумно продолжал поглаживать кончиками пальцев его поясницу и тихо улыбался, вдыхая нежный аромат его разгоряченной кожи.
Пусть отдохнет немного, чувствуя, как моя плоть наливается новыми силами внутри его столь желанного тела… Спустя некоторое время я вновь разбужу его, беря сильно и медленно, чтобы опять услышать этот тонкий вскрик и почувствовать как он просыпается от оглушительного оргазма…
А потом, потом я подарю ему знак своей власти над ним, зачарованный от болезней и опасностей… Витую ажурную цепочку-поясок, что носят под одеждой, как символ принадлежности, как царское украшение, с тонким ободком-кольцом, украшенным жемчужинками – чтобы они лукаво поблескивали в его паху…и будили мое желание…
И вскоре, быть может, я дарую ему несколько веков жизни, ведь люди живут так мало, а я не хочу расставаться с моим сокровищем!
Название: Маленькие зарисовки 9. Ювелирная работа.
Автор: Ейный глюк (eingluyck1)
Бета: Word 2007
Фендом: Ориджинал.
Рейтинг: NC-17 однозначно.
Пейринг: м/м
Размер: короткий миник
Статус: закончен 24.04.11
Размещение: с согласия автора.
Саммари: Если ты живешь вечно, и все сущее тебе, кроме вездесущей скуки ничего не приносит, возможно, стоит влюбиться?
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Но подданные о нем ничего не знали. Так как его никто не видел. А те, кто успевали увидеть, рассказать о нем уже не могли…
Если смотреть на ночной город ранней весной, когда воздух особенно чист и свеж, то его крохотные, трепещущие огоньки с успехом спорят с небесными звездами. Только свет звезд слишком холодный и безучастный, что им сделается, вечным? А вот огни города, мигающие, яркие, теплые, они придают особенную одухотворенность людским поселениям. Каждый огонек – чья-то живая душа, счастливая или горюющая, задумчивая, мечтающая или тоскующая, даже темные души испускают свой особенный, болезненно-тусклый свет… Но что мне в нем?
Столько времени, а сменяющиеся поколения остаются все теми же, их лихорадит от тех же чувств, ими овладевают все те же заботы и тревоги… Скука.
Вечная, неистребимая скука, постепенно превращающаяся в глухую зыбкую тоску. Первые несколько сотен лет я жил среди них, успешно притворяясь мелким, ничего не значащим существом, потом, изучив все людские психотипы, я заскучал. И стал убивать. Сначала – массово, упиваясь пролитой кровью, потом начал выбирать себе жертвы более изощренно. Изучая очередную добычу годами, проникая в ее сознание, мечты, даже самые неосознанные, осуществляя их и затем совершая самое интригующее – уничтожая добычу, подрезая крылья, опуская на самое дно, в пучину страдания и безумия… Спустя сотню лет мне и это надоело. Я вернулся в старый мир, отринув охоту, занялся изучением искусств и наук, изобретенных самыми выдающимися из их стад.
Затем, вдоволь забив себе голову всей этой ерундой, я приобщился к обществу себе подобных, но от их эмоций и мыслей мне стало еще хуже. Слишком высокомерные, жаждущие крови и господства, кровожадные и тупые, они раздражали меня, и в один из моментов я уничтожил почти половину их клана. Дерзкие не знали, с кем связались. Память оказалась коротка даже у них, что уж там говорить о людях!
Выжившие в ужасе расползлись по щелям и затаились, а я опять вернулся к людям.
И вот уже пару десятков столетий опять живу среди них, подобно богу, на виду и в тени одновременно. «А что, если бог – один из нас? Просто незнакомец в автобусе, направляющийся домой?»… Мне всегда нравилась эта песня. О, нет, я отнють не обманывался и не являлся богом этого мира, не мне принадлежало право его создания и развития… Но как хищник в чужих покинутых охотугодьях, я мог позволить себе собирать «сливки», нападая только на самую, с моей точки зрения, отменную дичь. И за все прошедшие тысячелетия никто меня не остановил… Ха-ха, хотя многие пытались. Мое персональное кладбище своим скромным размером вполне могло поспорить с небольшой страной.
Я в совершенстве применял свою маскировку, знание людских желаний и всего себя, лишь для развлечения. Земля стала для меня полигоном, игрушкой и тюрьмой. Потому что выбраться отсюда я не мог. Хотя, кто знает, если подождать еще пару-тройку тысячелетий, и если люди не поубивают друг друга, все возможно…
Я приметил его в клубе, куда часто в последнее время захаживал. Мелкий, ничем не примечательный, весь какой-то «серый»: длинные пепельные волосы, глаза чуточку миндалевидные, густо серо-синего цвета, нос прямой и тонкий, обыкновенное лицо, но при этом тонкая и гибкая фигура. Не подросток, но еще и не мужчина. По вечерам, почти до 3-х ночи он подрабатывал в клубе, днем учился в институте на «престижном» филологическом факультете, а между учебой и работой еще в библиотеке подрабатывал. Неудивительно, что от такой жизни кто хочешь - ноги протянет.
Вот уже месяц я следил за ним, провожал ночами, наблюдал за ним в клубе и библиотеке, куда записался из спортивного интереса. Несколько раз даже в институт пробирался, с удовольствием глядя, как он старательно подавляя усталость, корпит над заданиями и пишет лекции, борясь со сном. «Не восхрапи на лекции, ибо храпом своим разбудишь соседа!» Сколько веков эта присказка передается от одного студенческого поколения к другому…
Мальчик выматывался, не доедал, и от того особенные неприятности ему доставляли занятия по физвоспитанию. Шатаясь от слабости, вряд ли сумеешь десять раз подтянуться на турнике. Потому в делах самозащиты он оказался не силен.
В ту ночь, когда он возвращался в свою одинокую бедную квартирку, которую умудрялся снимать на свой нехитрый заработок, в темной неосвещенной подворотне дорогу ему внезапно перегородили трое сильно подвыпивших парней, вдвое крепче его. Откормленные представители человеческого стада, уверенные в своей безграничной безнаказанности и превосходстве, подкрепленном крепким градусом, они начали зубоскалить по поводу парнишки, пресекая все его попытки обойти их или отступить.
Удобно устроившись на козырьке крыши, я наблюдал вполне предсказуемое развитие ситуации, поражаясь однообразию людских пороков. Ничего не менялось. Все те же слова и поступки, словно человечество зациклилось в порочном своем развитии, словно и не оставалось всех тех представителей племени людского, вершивших праведными делами своими путь к лучшему и светлому… Скука смертная. Но ко мне применимо было лишь первое слово. Смерть – не для меня. А вот объекта моего пристрастного внимания эта подруга вполне могла коснуться. Коснуться фатально, властно протянув к нему свои костлявые загребущие руки. Мог ли я допустить такое? Нет!
Потому, когда начинающаяся ссора плавно перетекла в нечто уподобившееся свалке, и в воздухе ощутимо запахло обнаженным железом, я просто свалился на голову самого крупного бандита, и, услышав, как тонко хрупнули его шейные позвонки, в ту же самую секунду метнулся ко второму, лихо перебрасывающему длинный выкидной нож из руки в руку. Двумя пальцами выбив ему кадык, мгновенно обернулся к озадаченно застывшему третьему ублюдку. В почти полной тьме, лишь изредка пронизанной отдаленным светом редких в такое позднее время машин, он никак не мог понять, почему его дружки внезапно замолчали. Моих движений он, естественно уловить не мог, да и тьма помогала, потому, почувствовать, как ему откручивают голову, он сумел лишь в самый последний миг. Но высказать мне свои претензии, увы, оказался уже не способен по вполне летальной причине.
А мой объект судорожно таращился во тьму, сидя на грязном заплеванном асфальте и недоумевал, почему его перестали убивать. Разметавшиеся из-под сорванной резинки пепельные пряди, тонкая царапина на щеке и полуоткрытые губы… Под светом звезд его «серость» обернулась серебром, глаза сверкали, воздух со всхлипом врывался сквозь губы, грудь ходила ходуном, не прикрытая теперь разорванной тканью рубашки. Такая нежная кожа! Тьма не могла мне помешать упиваться этим незабываемым зрелищем. Моя серая мышка под трепетным звездным небом сбросила свою маскировку и явила истинную внешность, оказавшись серебряным принцем.
Что-то внутри меня странно всколыхнулось и прорычало: «Мое!». Сам себе поражаясь, я резко склонился к нему, и поднял его вздрогнувшее тело. Прислонив к стене и прихватив его руки, воздетые в слабом отпоре, приник к его губам, в серебристом свете звезд манившим меня с неодолимой силой. Несусветная неосторожность… Кто бы мог подумать, что меня постигнет в следующий момент? Что вкус его дрожащих губ окажется столь притягателен, а бешеный стук сердца найдет отзвук в моей холодной груди? Заставит меня забыть обо всем, упиваясь чистой ноткой дикой неукротимой силы, передавшейся мне через этот поцелуй, что утратил уже всякую невинность… Я ощутил, как у моего принца перехватило дыхание и как ослабли его ноги, а глаза сами закрылись, и лишь тихий всхлип, впитанный мной, привел меня в чувство. Внезапно отпуская его, в мгновение ока вернулся вновь на крышу, пытаясь обуздать свою жажду и оторопь, охватившую меня. Впервые за тысячелетия я вновь узнал вкус жизни. Скука оказалась поверженной, раздавленной и позабытой.
Кровь быстрее заструилась в моих жилах, когда, спустя довольно продолжительное время, я увидел, как мой парнишка с трудом поднимается вновь на ноги, а тонкие пальцы его коснулись губ, словно пытаясь вернуть то ощущение поцелуя, оказавшегося внезапно разорванным и от того более сладким. Шальной взгляд слепо обшарил темный проулок и юноша на нетвердых ногах поспешно ретировался в сторону своего жилища. Даже сейчас, за дверью, укрывшей его от мира, я слышал сбивчивый стук его сердца. Коснувшись объекта, я лишь укрепил нашу связь. Теперь даже на расстоянии я легко могу знать, где он и что с ним.
А пока… пока надо убрать все следы, что могут привести к моему мальчику нелепых служителей местного закона. В том числе и трупы несознательных человеческих отбросов. И клочки рубашки с пятнами крови, принадлежащей моему принцу.
Только вернувшись в свой дом, возвышающийся над спящим городом, я с изумлением обнаружил, что мой жилет неким чудесным образом лишился старинной серебряной пуговицы. Судя по тонкому аромату человеческой кожи, оставшемуся на черной ткани, я даже догадываюсь - КТО и КОГДА так бесстыдно лишил жилет этого изящного аксессуара. Внутренне усмехаясь, внезапно почувствовал себя рыцарем на белоснежном коне, призванном спасать красавиц и оставлять царские подарки, с вполне неоднозначным намеком. Что ж, будет малышу тема для размышлений.
Сон пришел ко мне впервые за много столетий. Чистый и ясный, и хотя мой организм не испытывал нужды в нем, я с радостью отдался мягким бархатным волнам, укачивающим меня на своей поверхности. Где-то в глубине души, которая, вопреки расхожим слухам, есть и у меня, переливалась маленькая капелька той радости, что влилась в меня с поцелуем, и казалось давно уже утраченной.
Мне хватило пары часов, и яркое солнце разбудило меня. Невнятная мысль оформилась в стремление увидеть моего мальчика и, растворившись в людском потоке, я пробрался в его институт. Стоило лишь улицезреть его озадаченную заспанную мордашку, как волна необъяснимой нежности внезапно пронизала меня насквозь.
Царапина на щеке уже подсохла, и пару раз я ловил любопытствующие взгляды студентов, направленные на моего парнишку, но он, казалось, ничего не замечал, плавая в каких-то высших сферах, и усердно делая вид, что поглощен лекцией.
Так и прошли все занятия, но потом он меня удивил. Библиотека лишилась своего работника, потому что парнишка направился в ювелирную мастерскую, одну из самых старых в городе. Надо ли говорить, что я последовал за ним? Там, в благородном сумраке помещения, позволившем мне стать вовсе незаметным, мой малыш доверчиво протянул пуговицу, блеснувшую серебром, пожилому усатому ювелиру. Тот, осторожно приняв безделицу из тонких чуть подрагивающих пальцев, долго рассматривал ее под лупой, задумчиво морщился и, наконец, изрек свой приговор изнывающему от любопытства студенту:
- Видите ли, батенька, судя по всему, сей предмет был изготовлен во Франции, веке этак в 18 от рождества Христова… Подробнее я могу Вам рассказать, если Вы соблаговолите оставить сей предмет у меня для дальнейших розысков.
Прерывая набравшего воздух для возражений юношу, ювелир покачал головой.
- Естественно, я возвращу Вам сей предмет, и плата Ваша за консультацию будет невелика. С одной стороны, давненько я не встречал настолько изящной выполненной вещицы, коей место в музее, несомненно… А с другой стороны, продавать ее Вы не намерены, как я понимаю?... Нет? Жаль, хотя, без сомнений, я бы тоже с такой не расстался… Мда… Ну так как, согласны Вы с моим предложением?
Вот глупыш, так вцепился в старую пуговицу, словно она является самым дорогим для него предметом… И рука, невзначай коснувшаяся заалевших губ… Ха, думаю не у одного меня были счастливые сны сегодня ночью… Надо будет воспользоваться этим и устроить знатную игру. Пусть малыш сам меня найдет, так ведь гораздо интереснее, и вкус жизни становится гора-аздо более насыщенным!
Парнишка все же согласился, ибо любопытство – самый неукротимый зверь, и ему подвержены все без исключения. Ювелир составил расписку, и предположил, что через пару дней он уже наверняка сумеет дать вполне определенный ответ. Я в этом и не сомневался. В свое время я успел здорово наследить в просвещенной Европе, и многие мои изделия нашли свое место в музеях мира. Минутная блажь, заставившая меня стать «кузнецом золотых дел» увлекла меня почти на три десятилетия. Так что, по справочникам старик вполне сумеет определить автора пуговички.
Парнишка поспешил домой, чтобы к вечеру опять отправиться на работу в клуб, а я … отправился пришивать пуговицу из старых запасов к своему любимому жилету. Запас карман не тянет, а этих приметных пуговичек у меня с избытком хватит еще на пару столетий. А кончатся – наделаю новых. К тому же я решил изготовить еще кое-что, вполне определенно подходящее моему парнишке. Хотя… к чему излишнее пренебрежение? Пора уже привыкать называть его по имени – Виталий, от «вита» - «жизнь». Зачастую люди, сами того не подозревая, удивительно точно дают имена своим отпрыскам. Моему малышу его имя очень подходит. Он – сама жизнь, как тот тонкий невзрачный росток, что лишь силой стремления к свету сокрушает крепкий гранит.
А я ночью как всегда провожу его и кое-что предприму, чтобы стимулировать его поиски.
В клубе оказалось как всегда людно, Виталий к концу смены чуть не падал, и до дома добирался уже почти на «автопилоте», что, тем не менее, не помешало ему за пару кварталов обойти тот самый злополучный переулок. А потом, дождавшись, когда он уснет, я с легкостью проник в его квартиру и, пройдя в единственную комнату, склонился над скрипучей софой, служившей малышу постелью. Слабый свет луны проникал сквозь открытое окно и шаловливыми лучами переливался в засеребрившихся волосах; припухшие губы, чуть приоткрытые, такие манящие… Длинные ресницы, густая тень от которых падала на нежную, почти прозрачную кожу. Я устроился в единственном в квартире старом кресле, любуясь столь очаровательным зрелищем. Вся ночь у меня впереди, почему бы не воспользоваться этим? Проникать в чужие сны – это как чертить на воде, узор распадается, двоится и дрожит, отражения гасят друг друга, поглощая и изменяя самую суть сновидения. Но если закрепить его физическим воздействием…
По тому, как обрывисто начал дышать мой мальчик, я понял, что сновидение удалось на славу, а теперь – последний штрих. С легкостью выскользнув из продавленного кресла, я вновь склонился над его порозовевшим лицом, краем глаза успев отметить пониже бугорок на тонком покрывале – вполне определенная реакция на внушенный сон, и легко коснулся его полуоткрытых губ своими. Слабый стон прозвучал песней, гибкое тело выгнулось, неосознанно отвечая мне, и на покрывале проступило влажное пятно… Такой отзывчивый малыш! Широкой волной чистая энергия брызнула вокруг, словно подтверждая этот невинный отклик тела на мое воздействие. Пряча улыбку, я ретировался в окно, так как Вит почти проснулся, содрогаясь от наслаждения.
Думаю, с таким мощным стимулом, краснея и застирывая утром свое покрывало от следов нечаянного оргазма, парнишка приложит максимум усилий, чтобы отыскать меня.
Последующие две ночи я приходил к нему вновь и вновь, даря наслаждение и поутру ощущая его тихую панику и ловя мечтательную улыбку. Излишняя задумчивость очень украшала его лицо. Настолько, что даже в клубе к нему попытались приставать. Похоже, я чуть-чуть перестарался со сновидениями. Наконец, настал день, когда он должен был отправиться к ювелиру, чтобы забрать мою пуговицу. Такой момент упускать было просто нежелательно.
Без труда просочившись вслед за парнишкой в мастерскую, я стал свидетелем прелюбопытного действа. Старичок-ювелир встретил Вита несколько ошалевшим взглядом. Судя по всему, он справился с задачей и теперь недоумевал, каким образом в руках бедного студента оказалась эта серебряная вещица. Ну-ну.
На осторожный вопрос, ювелир уставился на парнишку.
- Да, батенька, ну и задали Вы мне задачку! Пуговичка Ваша оказалась прелюбопытнейшим украшением, к тому же в наши времена ценности если не баснословной, то, как минимум, невероятной. Изготовлена она, скорее всего в промежутке между 1650 и 1700 годами во Франции чрезвычайно известным в определенных кругах ювелиром Франсуа Савинье. Сравнивают его со многими талантливейшими мастерами-ювелирами, с тем же Фаберже, к примеру… Мда…
Старичок пожевал свой ус, задумчиво рассматривая серебряную безделушку, устроившеюся на бархатной подушечке под яркой лампой.
- Мда… Так вот, мастер сей стал поставщиком украшений для многих влиятельных лиц при дворе, да и самого королевского семейства Людовика XIV в частности. Но, как ни странно, большинство его работ, столь же тонко исполненных дошли до наших дней лишь на портретах да в биографических дневниках влиятельных особ тех времен. В музеях лишь несколько изделий сохранилось.
Ну да, эти я просто поленился изъять. Не в моих правилах оставлять свои изделия в руках почивших наследников тех, кому я предназначал мои украшения. Потому, после смерти заказчиков, я имел обыкновение забирать все без исключения вещицы, к изготовлению которых оказался причастен.
Юноша помялся, и спросил:
- А это точно – Савинье?
- Вне всяких сомнений! Тем удивительнее эта находка. Не подскажете, каким образом у Вас оказалась эта вещица?
На моих глазах щеки парнишки залил отчаянный румянец, и он шепотом ответил:
- Нашел на улице.
Да, я бы на месте ювелира, тоже не поверил. Но, тем не менее, юноша получил мою пуговицу и расплатился. Кроме того, старичок намекнул, что в случае, если Вит решится продать вещицу, то ювелир всегда готов купить ее. Уже почти на выходе Вит вдруг обернулся и спросил:
- Скажите, а каким образом Вы установили мастера?
- Помнил я нечто подобное, ну и покопался в каталогах. Там несколько работ Савинье оказались.
- А можно мне…
- Да конечно, батенька!
Спустя некоторое время старичок принес изрядно потрепанный том, с репродукциями ювелирных изделий. Открыв том на закладке, ювелир развернул его к юноше, чтобы тот мог разглядеть изделия.
Кто бы сомневался! Тот самый изумрудный аграф, диадема с бериллами, браслеты, кольца и… несколько пуговиц! Да, непростительно для меня, нужно было получше убирать за собой. Хотя… ведь сейчас мне это на руку.
Внезапно Вит перестал дышать, и его лицо покрыла мертвенная бледность.
С разворота страницы на него глядел, легко усмехаясь, мой старый портрет, написанный еще самим Дюбуа. И конечно, конечно, малыша дрожь пробрала, когда он вспомнил свои сны…
Словно в забытьи Вит провел пальцами по репродукции, обводя контур моего лица. Горячечный стук его сердца отозвался в моем, и я с трудом сдержался, желая всей душой, чтобы эти тонкие пальцы ТАК коснулись моей кожи, а не пошлой бумаги. Потом Вит просто выскочил из мастерской.
Ювелир ничего не понимал, растерянно глядя вслед юноше. Подправить ему память оказалось делом пяти секунд. Незачем старичку слишком много помнить. Дольше проживет.
Пища для размышлений оказалась столь обильной, что бедный малыш даже с обеих работ отпросился. Целый вечер он слонялся по городу, словно тень, пока наконец не завершил свой отчаянный забег на набережной. Глядя на заходящее солнце, окрасившее воду в пурпур, он крепко прижимал руку с пуговицей к груди.
Я вернулся на то самое место, где на малыша напали. Устроился на том же карнизе и стал терпеливо ждать. Что-то подсказывало мне, что я жду не напрасно. Ночь постепенно вступила в свои права, звезды украсили небосвод, город засыпал. Но тихие нерешительные шаги я услышал еще за несколько кварталов до проулка. Свершилось!
Покачавшись на самой границе слабого отсвета от фонарей и глубокой тьмы, укрывшей проулок, Вит все же пересилил себя и шагнул во мрак. Дойдя до середины, он остановился и тонким от волнения голосом тихо позвал:
- Есть здесь кто?
Хм… А он как думает?
- Я… Я чувствую, что Вы – здесь. Я… хотел поблагодарить Вас за то, что спасли мне жизнь… И вернуть кое-что, принадлежащее Вам.
От восторга, переполнившего меня, словно младенца при виде первой своей игрушки, я просто свалился с крыши, бесшумно приземлившись в шаге от ничего не видящего юноши.
- Твое тело, малыш? – вкрадчиво поинтересовался я глубоким шепотом.
Вит вздрогнул и отступил, споткнувшись и чуть не упав, но был пойман мной и крепко прижат. Не дело пугать мальчишку еще больше, подумал я и скользнул тенями в свой дом, вместе с юношей, спрятав его лицо на моей груди. Его била дрожь, даже зубы стучали. Знаю – тени – не самое приятное место для живых, зато пара секунд и мы оказались в теплом освещенном помещении.
Лишь только юноша ощутил изменившуюся атмосферу, как сразу отпрянул от меня, а я не стал его удерживать.
Лихорадочно оглядываясь, он осматривал мою спальню, но словно боясь узнавания, не смел поднять на меня взгляд.
- Не бойся, я ничего тебе не сделаю.
О, эти слова его задели и он гордо вскинул голову, уставившись на меня и замерев, словно кролик перед удавом. Надо сказать, что пресловутый портрет кисти Дюбуа оказался очень похожим, за несколько веков я не изменился ни капли. Лишь стиль одежды менял в ногу со временем. Потому узнать меня Вит сумел с легкостью и теперь взирал с потусторонним ужасом и восхищением, все еще судорожно прижимая к своей груди кулачок с пуговицей.
Так, получилось, что моя пуговица ему дороже чем я… Нужно исправлять ситуацию.
Подпустив в свой голос самые бархатные нотки, вибрирующие на его коже, я промолвил:
- Ты мне понравился с самого первого дня, когда я увидел тебя в клубе. Гибкий, красивый, ты порождаешь желание, я забыл обо всем на свете, глядя на тебя, малыш…
С радостью наблюдая, как яркий румянец заполыхал на его скулах, я продолжал нашептывать всякие глупости, осторожно приближаясь к нему. Подумать только, всего три ночи моих сновидений, а он уже алеет, словно мак… И желание, рожденное в его крови, шумом отдается в ушах, околдовывая юношу… Судорожный вздох, вырвавшийся из его груди послужим мне сигналом.
Отобрав у него пуговицу и отбросив ее в угол я одним слитным движением разорвал его рубашку и опрокинул на кровать, подняв его руки над головой и крепко прижав их ладонью. Его гибкое тело тряслось, как в ознобе, глаза закрылись, словно он был не в силах выносить мой жаркий взгляд, но самый кончик его розового язычка облизнул ярко заалевшие губы и тихий вздох вырвался из груди, когда я свободной рукой потянул вниз молнию его брюк. Этот звук развратно прозвучал в тишине спальни, перебив заполошный стук его сердца.
- Лежи смирно. – Приказал я, бархатным поцелуем коснувшись его напряженного живота и отпуская его руки.
Он послушался и только дрожал, пока я снимал с него брюки вместе с бельем, оставив на кровати лишь его обнаженное гибкое тело, с зажмуренными глазами. Нет, так не пойдет.
- Открой глаза, милый.
Судорожный вздох и он послушно распахнул глаза, уставившись на меня диким взором. Медленно я начал расстегивать свою рубашку. Пуговичка за пуговичкой, плавно, словно гипнотизируя… Шелк соскользнул с моих плеч и струящимся потоком скользнул на ковер. Лукаво глядя на парнишку, я взялся за пояс своих брюк. Вит сглотнул и перестал дышать.
Так же медленно я позволил брюкам пасть к моим ногам, и переступив их, уже полностью обнаженный шагнул к кровати.
Юноша дернулся, разорвав контакт с моими почерневшими глазами, сползая взглядом вниз, к моему паху. И опять задохнулся, когда увидел, НАСКОЛЬКО я его хотел. Кажется, он попытался подняться, но я оказался быстрее и прижал его к постели, а потом… Потом меня охватило безумие, и я впился в его нежные губы, терзая их, настойчиво прося открыться и впустить меня. Мои руки оглаживали его тело, восхитительно мягкую кожу, изредка задевая горошины сосков и потихоньку спускаясь все ниже, пока не коснулись болезненно напряженной плоти в паху. Вит захлебнулся стоном в поцелуе, впустив мой язык, позволив нежно огладить небо и приласкать его язычок. Раздвинув коленом его бедра, одной рукой я погладил манящую складку и осторожно помассировал тугое колечко, другой нашаривая маленький пузырек с маслом.
Со смазкой проникнуть пальцем вглубь его горячего узкого отверстия оказалось намного легче. Вит извивался и постанывал, одновременно пытаясь вбиться глубже в мою ладонь, обхватывающую его страждущую плоть, и вместе с тем стараясь избежать проникновения внутрь его тела. Но стоило мне лишь задеть небольшую выпуклость внутри, как он ахнул мне в губы, и выгнулся. Теперь он пытался одновременно и насадиться поглубже уже на мои скользящие внутри его тела пальцы и толкался, подкидывая бедра, в мой кулак. Почти хныкая, он уже подошел к краю, но я не позволил ему кончить, вытащив пальцы и убрав ладонь с его члена. Жалобный вскрик стал мне ответом.
- Сейчас, милый, потерпи… - прошептал я ему в заалевшее ушко.
Затем смазал свой напряженный орган и, закинув ноги юноши на плечи, одним движением вошел в него, наполняя до конца. Все еще слишком узкий, он горячо обхватил меня и сжал, но, постепенно привыкнув, сам начал двигаться, не в силах больше терпеть. Я ускорил темп, следя, чтобы угол наклона позволял лишь изредка задевать простату.
Тихие жалобные всхлипы наполнили спальню. Мои бедра гулко хлопали по его ягодицам, почти вытаскивая член, я вновь глубоко погружался во влажную глубину его тела, он вцепился в мои плечи и извивался, стараясь изменить положение своего тела так, чтобы получить максимум удовольствия, но я придерживал его. И, лишь почувствовав грань, отделяющую меня от блаженного небытия, я сам приподнял его снизу и теперь уже при каждом рывке задевал вожделенное местечко. Всего несколько фрикций и юноша забился с криком, орошая свой живот семенем, и сжал меня так сильно, что утянул за собой. Изливаясь внутри его тугого горячего тела, я приник к его губам, поглощая этот жалобный крик, упиваясь этой симфонией наслаждения, дарованного мной. Потом перекатился на спину, увлекая его за собой, и все еще оставаясь внутри его тела. Вит обмяк, уронив голову мне на плечо, словно все косточки из него вынули. Лишь изредка всхлипывая, он попытался освободиться, но я не отпустил. Так, чувствуя меня внутри своего расслабленного тела, он и уснул. А я бездумно продолжал поглаживать кончиками пальцев его поясницу и тихо улыбался, вдыхая нежный аромат его разгоряченной кожи.
Пусть отдохнет немного, чувствуя, как моя плоть наливается новыми силами внутри его столь желанного тела… Спустя некоторое время я вновь разбужу его, беря сильно и медленно, чтобы опять услышать этот тонкий вскрик и почувствовать как он просыпается от оглушительного оргазма…
А потом, потом я подарю ему знак своей власти над ним, зачарованный от болезней и опасностей… Витую ажурную цепочку-поясок, что носят под одеждой, как символ принадлежности, как царское украшение, с тонким ободком-кольцом, украшенным жемчужинками – чтобы они лукаво поблескивали в его паху…и будили мое желание…
И вскоре, быть может, я дарую ему несколько веков жизни, ведь люди живут так мало, а я не хочу расставаться с моим сокровищем!
@темы: Слеш, Ориджиналы.