- Чтобы мечты сбылись, нужен любящий волшебник, а не болтливый сказочник! - Кхм, сказочник - хотя бы не скучно. А волшебники вообще любят сбывать мечты. Правда, в основном, свои. Только врядли ты этому обрадуешься...
Дождь над холодной водой. Сказ второй.
Автор: Шрэль
* * * * *
Нолдо. С каких пор это стало для Гилморна именем? А ведь имя свое гость до сих пор не раскрыл...
Гилморн стоял у двери, прислушиваясь. Кажется, все спокойно, и внутри, и снаружи. Нолдо, должно быть, спит...
– Почему бы тебе не войти? – прозвучало из-за двери. – Удобнее беседовать лицом к лицу.
Потупившись, он вошел. Запер дверь, взглянул в лицо Нолдо. Смотреть в глаза ему почему-то не хотелось.
– Присядь, – попросил Нолдо.
Гилморн сел – не раздумывая, опустился на край кровати, вместо того, чтобы устроиться в деревянном кресле подле самого ложа. Не произнес ни слова, выжидая. Нолдо тоже молчал. И смотрел в сторону. Это слегка злило. Уже просилась какая-нибудь колкость на язык, когда Нолдо, наконец, заговорил.
– Ну что же, твои догадки пока подтверждаются?
– Мои догадки? – синда вспыхнул. – Может, это твои?!
– О том, что за «дружба» стоит за мифриловым колечком в твоем ухе?
– «Дружба»?!
Уже собираясь подняться, он услышал:
– Вот ты и представил мне повод.
– Для чего? – не понял еще Гилморн.
– Для того, чтобы сделать второй шаг.
И крепкая рука Нолдо накрыла его ладонь. Пальцы сжались, удерживая Гилморна.
– Могу отпустить, – произнес Нолдо, снова глядя мимо него, в потолок.
– Ты каждый свой ход намерен предварять и завершать словами? – бросил Гилморн.
В ответ Нолдо снова перевел взгляд. Теперь он уже смотрел на него. В глаза.
Сама собой расслабилась напрягшаяся в сопротивлении рука. Он почувствовал, как жесткая хватка пальцев Нолдо ослабевает, становится мягкой, нежной.
– Помоги мне.
Опираясь на его руку, Нолдо поднялся с постели. Покрывало соскользнуло. Как Гилморн и предполагал, тот был обнажен.
– И... что теперь? – прошептал он тихо, опуская глаза.
Нолдо не отвечал. Гилморн снова поднял на него взгляд – и встретился с ним глазами.
«Как если бы порыв влажного холодного ветра ударил в лицо».
Окунувшись в эти глаза, он словно перенесся в глубину воспоминаний Перворожденного, – в бескрайние дождливые просторы, в дали небес, занавешенных прядями тусклых северных облаков. Равнины, великие реки, холмы и едва различимые гребни гор, – все это утопало в дождливой пелене, в звенящей стальной пыли. И, словно окунувшись в эти холодные серые озера под вечным дождем, он долго и медленно выныривал на поверхность. Дыхание влажного ветра, дующего сквозь сгинувшие под волнами просторы, над поглощенными морем великими Западными землями, – вот что он ощутил в тот затянувшийся миг, когда впервые по-настоящему повстречался взглядом с таинственным Нолдо.
В этих глазах словно навеки запечатлелся дождь. Поздняя осень. Но в том взгляде из поздней осени не было тоски, не было пронзительной вековой печали. Лишь тихая, светлая грусть, терпеливо сосредоточенное ожидание. Чего он ждал? На что он еще надеялся в этой жизни?
Пламя вспыхнуло, – и Нолдо молча, не опуская глаз, стал медленно совлекать с него одежды.
– Ты не слишком слаб еще? – вырвалось у Гилморна.
– Слаб, – отозвался Нолдо. – Мне нужно тепло твоего тела.
– Всего лишь? Я разочарован.
– Неправда, – ответил Нолдо, опускаясь назад, на постель, и увлекая Гилморна за собой. – Ты не разочарован.
Заключив его в объятия, Нолдо замер, словно к чему-то прислушивался в тиши потайного покоя. Затем, наконец, произнес:
– Я первый, с кем ты можешь быть таким, каков ты есть.
Нежно обняв Гилморна, Нолдо закрыл глаза. Только теперь он полностью расслабился. Гилморну было безмерно спокойно и уютно лежать в объятиях этого вечно сонного нолдо.
«Ты прав», – прошептал Гилморн. Нолдо лишь улыбнулся во сне.
Наконец, осторожно сняв его руку, Гилморн выскользнул из-под покрывала и тихо оделся.
– Мой светлый синда, – прошептал Нолдо во сне.
Отчего-то Гилморн был уверен, что эти нежные слова предназначались не ему.
* * * * * *
Утром следующего дня, после завтрака, Нолдо попросил разрешения помыться. На счастье, в одной из соседних кладовок была пустая бадья, вполне подходящая для приема ванны. Гилморн сначала вымыл ее дно и стенки, потом вкатил в тайный покой. Та едва прошла в дверь.
– Не стоило так хлопотать, – смутился Нолдо.
– Ну что ты! – искренне улыбаясь, сказал Гилморн. – Мне поручено заботиться о тебе.
И он в одиночестве отправился греть воду, тайком приготовил очищающий целебный отвар, а потом в одиночестве таскал его в ведрах по извилистому коридору, пока ему на помощь вдруг не явился из сторожевого покоя еще более молчаливый, чем прежде, Иеллос. Он ставил свои ведра неподалеку от двери, но сам к ней даже не приближался.
– Иеллос! – не выдержал, наконец, Гилморн. – Ты кого угодно уморишь своей печалью и мрачным молчанием. Он крепкий. Он идет на поправку. Он исцелится, я вижу! Да успокойся же!
Иеллос поставил ведра на каменный пол.
– Вот потому я и не хожу туда. – сказал он, повернулся и пошел прочь.
Гилморн проводи его взглядом.
Ах... если бы эти руки...
Гилморн стряхнул с себя наваждение, подхватил свои ведра и втащил их в покой Нолдо. Потом вернулся за теми, что бросил Иеллос. Бадья была уже полна. И Нолдо уже был внутри, терся мочалкой, не обращая внимания на Гилморна.
Такой отличный план провалился! И воды он натаскал явно больше, чем нужно... не видно совсем ничего...
Нолдо поднял голову, покосился на синда.
– Все происходит именно так, как я и предполагал.
– О чем ты?
– Мы уже давно глядим друг на друга более тепло, чем друзья.
– Ты на меня глядишь? – с показным удивлением воскликнул Гилморн. – Это я украдкой бросаю на тебя взгляды. С самого твоего появления здесь. А ты – умудрился вчера затащить меня в постель, да тут же уснул!
– Я все еще слаб, – словно извиняясь, промолвил Нолдо и опустил глаза. – И потом, я не знаю, как далеко можно мне зайти.
– Так далеко, как только сможешь. Значит, ты все замечал, пока я возился рядом?
– Конечно. Просто не знал, до вчерашнего дня, как мне лучше подать знак, как начать. Не хотелось бы оскорбить нового друга, который так обо мне заботится. Я ведь совсем не знаю эльфов Лихолесья. Ты – первый из близких мне.
– А если я захочу стать к тебе еще ближе? Ты решишься перейти к чему-нибудь посерьезнее сна в обнимку?
Нолдо поглядел на него – словно невидимая рука, лаская, провела по лицу. Утешая, успокаивая, – и тревожа.
– Украшение, что ты носишь в своем ухе... – произнес Нолдо. – Сердце твое – не со мной.
На миг синда сделалось стыдно. Но это был очень короткий миг.
– С кем бы ни было мое сердце, я не могу без телесной ласки. Она нужна мне! Как солнечный свет, как звуки леса, как шепот воды в ручье, спрятавшемся среди трав. Да что я такое плету, куда больше!
Гилморн умолк. Слов не хватало, чтобы выразить его чувства. Этот Нолдо, ничего как будто не делая, словно околдовал его. Теперь он стоял напротив, обнаженный, касаясь взглядом, точно руками водя по его телу. Гилморн отворачивал лицо, чувствуя, как снова краснеет. А ведь он думал, что прочно держит свои чувства в узде.
«Я стою тут, словно это я обнажен!»
Нолдо приблизился к нему вплотную.
– Подними свое прекрасное лицо. Посмотри мне в глаза.
«Я не хочу встречаться с ним взглядом. Там вовсе не страсть. Там этот вечный дождь над холодными водами».
Тут Гилморн догадался, почему в речи Нолдо так часто проскальзывали слова, связанные с теплом. Он ощутил это в стремлении Нолдо навстречу. Его феа было холодно.
«Мне нужно тепло».
Он поднял лицо, и Нолдо припал к его губам нежным, тревожащим поцелуем.
Пламя, пробужденное в его плоти жестоким черноволосым человеком в недрах вражеской крепости, вспыхнуло, взметнулось – и стало ровным, мощным. Обжигающим, но уже не враждебным. Не таким темным.
Гилморн не смог устоять на ногах. Нолдо придерживал его, помогая снимать одежды.
– Подожди, я сам.
Он отвернулся, стянул штаны, опираясь о край кровати, – и замер, съежившись. Точно под внезапно выплеснувшейся ледяной водой. Осязаемый взгляд Нолдо впился в поясницу.
«Дракон!» – простонал Гилморн мысленно.
Тихие шаги, и Нолдо стоит сзади, совсем рядом, едва касаясь своим мужским органом его ягодиц. Продев руки под его локтями, Нолдо накрыл грудь Гилморна ладонями.
Цепкий леденящий взгляд отпустил. Пришло печальное нежное тепло.
– Так вот что означало твое «Я был в плену». Ты испытал то же насилие.
– Ты так и не догадался?
– Нет. Я допускал, но не верил. Не хотел верить.
– Ты встречал того, кто носит такой герб? Человека, что похож на дракона. Сильный, хищный. Черноволосый, с зелеными глазами.
– Нет. Впервые о таком слышу. Я не заметил вчера твою татуировку.
– Да ты и не видел. Уснул у меня на руках.
– Скорее, это ты был у меня в руках. А я уснул.
Одна его рука по-прежнему нежно ласкала грудь. Другая накрыла пах.
Снова внутри разливался этот щекочущий холодок. Это было непохоже на прошлый раз. Теперь Нолдо тихо шептал на ухо что-то неразборчивое, кажется, на квэниа, слегка повышая и понижая тон, меняя звучание.
«Он чарует меня, – мелькнула мысль. – Подстраивается под мои ожидания. Неужели тогда, засыпая под собственный шепот, он как-то проник в мои затаенные желания?»
Его желания. Порою он сам их страшился. Уже не оттого, что они казались такими ужасными, непристойными. Нет. Но что еще могло последовать за ними?
Древний Нолдо тайком сплетал тенета чар, казалось, он снова что-то шепчет, и синда чуял, как кровь, – давно уже он искренне не краснел, – вновь сама собой, помимо воли, приливает к щекам.
– С удовольствием затянул бы на его шее тонкую прочную струну, – промолвил вдруг Нолдо.
– На чьей?
– Вот этого дракона.
Дрожь, вызванная этими словами, не осталась незамеченной.
– Этот человек, как и тот... убитый тобой... он служил тьме. Но это он зажег мое пламя! Это был он. Палач, убийца. Осквернитель.
– Пламя, – прошептал Нолдо, втекая в него раскаленным золотом. – Лишь ОДИН ЗАЖИГАЕТ ПЛАМЯ. Тот, кто оставил на твоем роа свой знак, только пробудил нечто в тебе. Но не он заключил в тебе это.
– Верно. И от того я проклят... Отвергнут. Так обо мне скажут.
Нолдо заставил его повернуться. Привлекая к себе, обнял. Коснулся устами лица – и снова, глубоко-глубоко, заглянул в глаза из своих бездонных осенних озер, из глубины времен, где был свидетелем ужасных и великих событий.
– Ты не отвергнут, – прошептал он. – Услышь же меня. Ты не отвергнут.
Гилморн почувствовал, как глаза переполняют слезы.
– Но теперь я хочу, чтобы ты... брал меня силой!
Еще немного, и его голос сорвется. Гилморн заставил себя замолчать.
Что-то мелькнуло в глазах Нолдо: отсвет костра, брызги крови. Хищное и манящее выражение лица проступило – на миг. И то самое видение, что возникло от рассказа Лаэллона о резне у костра: обезглавленное человеческое тело, падающее, расплескивая семя и кровь.
И когда тишина сама уже, казалось, готова была закричать, древний эльф промолвил:
– Век этого дракона закончится прежде, чем он заподозрит, как дешево продал свое пламя тьме. Он пока еще утешается, наверное, тем, что оставил на тебе след, и ты вспомнишь его, когда от него и костей не будет!
В груди перехватило, и он словно услышал, хотя Нолдо ничего и не произнес вслух:
«Вот ты и раскрылся!»
Гилморн охнул. Нолдо толкнул его на кровать, переворачивая, и резко запустил в него пальцы.
Гилморн поперхнулся криком. С губ его хотели одновременно сорваться и «Нет!» и «Да!».
– Ты заранее готовился к такому повороту событий, – заметил Нолдо, раскладывая, точно расстилая его на ложе.
– Лучше... быть начеку.
– Верно, – согласился Нолдо. – Приподнимись мне навстречу.
Не успела кровать прогнуться, как Нолдо навалился сверху. Ладонь зажала рот, и Нолдо резко вошел – так стремительно и жестоко, что Гилморн не успел расслабиться. Он взвыл бы от боли, если б не рука Нолдо. И он только впился зубами в крепкие пальцы.
Нолдо замер, и Гилморн наконец расслабился.
Прижав освободившейся рукой голову синда к постели, Нолдо стал двигаться. Резко, зло, грубо... и вдруг движения его стали невероятно плавными, тихими. Губы оказались рядом с ухом Гилморна. Продолжая свои осторожные движения, от которых тело сводило волнами сладких судорог и туманился взор, Нолдо что-то зашептал. Снова. Еле слышно. Кажется, что-то на квэниа.
Он не помнил, как долго длилось это, пока Нолдо не пролился в него. После Нолдо еще долго ласкал и гладил, перевернув его на спину, покрывал лицо поцелуями, пока он лежал, переводя дыхание, точно выброшенный волнами на берег.
Наконец он взглянул в лицо Нолдо. Тот был невесел, хотя и не печален. Глаза потускнели, взгляд отстраненный.
– Что с тобой?
– Я немного поиграл с твоей чувствительностью, с твоим стыдом, с твоими желаниями. Но меня не хватило надолго, извини.
– Ну их, мои желания! О чем ты?
– Я испугался, что делаю тебе больно.
– В самом начале?
Гилморн подумал и произнес:
– Ты вовсе не груб в любви. Хотя и старался быть грубым. Ты решил, что мне нравится насилие?
– «Был», – поправил Нолдо, – «был» не груб. Обо мне правильно говорить «был». Был, и вот уж нет.
Нолдо склонил к нему лицо и нежным, медленным поцелуем снова сковал дыхание.
– Все плывет перед глазами, – прошептал Гилморн. – Как ты это делаешь?
– Не знаю, – прозвучал тихий голос, вливавшийся сквозь уши в самое сердце. – Я знаю одно. Порой один-единственный поцелуй может стоить многих бессонных ночей телесной любви. Порой один-единственный поцелуй стоит всего дороже. Я бы не говорил тебе так, не будь это мой опыт.
– Ты... испытал это когда-то?
– Да, – едва слышно ответил Нолдо. – Я испытал. Очень давно. Очень.
В тишине еще жило эхо чего-то далекого, едва различимого. Призванного этим истаявшим голосом. Он долго не смел нарушить тишину. Но все же решился.
– Скажи, он был тоже синда?
– Да. Страж Дориата.
– А у вас было еще что-нибудь, кроме твоего драгоценного поцелуя?
– Опять за старое? – хмыкнул Нолдо. Можно подумать, давно знает Гилморна! – Было, и многое. Не думай, что ты один опытен в телесной любви.
– И как же вы сошлись?
– Это такая долгая и запутанная история, что я, пожалуй, и начинать не буду.
Гилморн не стал настаивать.
– Я хочу, чтобы и мое роа вот так же пело от счастья, – прошептал он, свернувшись клубочком под боком Нолдо.
– Я тоже этого хочу.
– Ты о себе или обо мне? Или о нас обоих?
– Все сразу. Такой ответ устроит?
– Ты любишь меня?
– Задай себе тот же вопрос обо мне. Ты поймешь, в какое непростое положение меня поставил, спросив такое. Подумай как следует.
Гилморн подумал.
Все же, как бы хорошо с ним сейчас ни было... что-то не позволяло сказать ему эти драгоценные слова. Гилморн повернул голову. Устраиваясь поудобнее, потерся щекой о грудь Нолдо и нечаянно зацепил сосок серебряным колечком, продетым в ухо.
– Но тебе ведь хорошо со мной?
– А тебе со мной?
– Да, – вздохнул синда, чувствуя внезапно подступившую печаль. Печаль, что подбиралась со стороны Ривенделла. Чтобы прогнать ее, спросил:
– Он... был похож на меня? Синда из Дориата?
– Нет. Ты гибче и нежнее. Он был крепче. Примерно как я. Волосы у вас похожи, – Нолдо перебирал шелковистые светлые пряди. – После того, как я покинул Нарготронд, синдар приютили меня. Там, у внешнего рубежа хранимого королевства, я стал нести охрану вместе с высокими эльдар Белерианда, никогда не видевшими Западный свет.
– А ты – видел?
– Да, – глухо ответил Нолдо. И Гилморн не стал больше ничего спрашивать. Тень, что легла на лицо пришельца с Запада, была слишком глубока, чтобы решиться на расспросы. Пусть лучше расскажет сам. Если захочет.
Синда поудобнее устроился, уложил голову на грудь Нолдо, разметал по ней длинные светлые волосы. Почувствовал, как Нолдо оттаивает, как отступает призванная случайно оброненным словом тень.
– Синдар Дориата, – прошептал Нолдо. – Синдар... те же тэлери. Певцы, благословленные Ульмо. Они возделывали лес, точно собственное тело. Заботились о каждой травинке. И земля заботилась о них. Эти же, второрожденные... грабят, разоряют. Насилуют саму плоть Арды. Еще есть какие-то надежды на потомков тех, что покинули Нуменор. Но прочие... куда только катится род эдайн? Как мы не смогли справиться с Тенью Севера, что сами же и взрастили, так и людям не совладать с их собственным злом. Если только... если только тот, о ком не смею заговорить, не явит свою милость.
– О ком ты?
– Молчи, – попросил Нолдо. – Давай о другом.
– О зле человеческом?
– Людям, как я узнал когда-то, были доступны виды зла, неведомые эльдар. Ты знаешь, о чем я. Что тут еще говорить. Не место и не время. Используем эти драгоценные мгновения для радости.
– Я не уверен, что все, испытанное мною в плену, – такое уж зло.
– Ты сам еще не решил? – рассмеялся Нолдо. – Я знаю, о чем ты говоришь. Скажу так: жаль, что твои способности не открылись при более радостных обстоятельствах.
– Способности? – синда вызывающе глянул из-под длинных ресниц. – Твои «способности», выходит, открылись в более приятной обстановке?
– Это было давно. Еще в Первую эпоху.
– А что прикажешь мне?! Я не жалею о том, что оказался таким.
– Я тоже!
Резко поднявшись на локте, Нолдо так же резко остановил свое стремительное движение и снова нежно припал губами к губам синда.
«Он завладел моим ртом, а будто щекочет сердце».
Ярость и подступившую обиду смыло горячей волной.
– Поговори со мною осанвэ, – попросил Гилморн, когда они снова лежали рядом.
– Не стоит. Осанвэ может открыть такое, что тебе вовсе не хотелось бы видеть.
Гилморн встрепенулся. Это же были его, его собственные слова! Он сказал их ему, Другому Нолдо, призвавшим обратиться за помощью к владыке Имладриса.
«Не стоит. Осанвэ может открыть такое, что лорду Полуэльфу вовсе не хотелось бы видеть». Так он ответил. И теперь слова вернулись к нему из уст этого древнего эльда, так и не пожелавшего открыть свое имя.
– Ты как будто вовсе не тяготишься своим... расположением к мужчинам, – проговорил Гилморн.
– Нет.
– Отчего тогда? Что там такого скрыто, в твоей феа, что ты не хочешь соприкоснуться с моей? Или боишься поглядеть на мой опыт?
Он прикусил язык, но слова уже прозвучали. С тревогой взглянул в лицо Нолдо. Только что он был жесток, напомнив ему о пережитом. Будто бы между ними было состязание. Нолдо едва не умер, но ведь у него не вымогали жизнь в обмен на жизни десяти узников. Он не обязан был жить, ублажая врага ради чьего-то спасения...
Нолдо, однако, его промах словно и не заметил.
– Мне тоже хочется раскрыться перед кем-то, – сказал он. – Отчасти я это сделал, когда мы очутились с тобой под одним покрывалом, и я уснул, наконец-то исполнившись покоя. Когда ты просто слушал меня. Когда мы подарили друг другу немного радости роа. Но я не об этом.
– Я не понимаю. Извини.
В глазах Нолдо будто снова мелькнули далекие стальные озера под бесконечным дождем. Он вовремя взял себя в руки, и что-то, рвавшееся из его феа, так и осталось надежно в ней запертым. Он не желал раскрываться.
– Да что с тобой такое? – Гилморн осторожно протянул руку, поглаживая Нолдо по плечу. – Что?
– Жестокость расцветает в моем сердце, – прошептал Нолдо выцветшим, глухим шепотом. – Тень разрастается. А моя непривычная любовь... нет, она вовсе не была мне в тягость. Она хранила меня от заразы, что стремилась угнездиться во мне. Моя странная судьба, моя странная любовь... В ней был свет, и тепло, и нежность. Пока я нес этот свет в сердце, моя мстительность не жаждала чужой боли. Но теперь горькое черное семя прорастает во мне. Зло, наступающее отовсюду, выжигает во мне милосердие. Нам не совладать с бедой, заполонившей Арду. Она – сама Арда! Мы уйдем... – бормотал Нолдо, – ...мы уйдем, и подумать страшно, что будет здесь после нас. Жалко людей. И орки... Несчастнейшие создания в Арде.
Гилморн сел от неожиданности.
– Орки?
– Сам посуди. Задумайся всерьез об их участи.
Какое-то время синда молчал.
– Верно, – прошептал он. – Я не задумывался. Но все же... Ты правда так думаешь?
– Правда. Когда они достаточно далеко. Вблизи такому несчастному врагу лучше не сочувствовать.
Он взял Гилморна за руку, привлекая к себе.
– Побудь еще немного со мной, – прошептал он, прижимаясь губами к губам синда.
После долгих ласк, когда они лежали вместе, и Гилморн чувствовал, как снаружи, в лесу густеют вечерние сумерки, он прошептал:
– Если меня спросят, жалею ли я о том, что со мною случилось, я скажу: нет. Я не жалею. Но только теперь, когда все ужасное позади. Это плохо – не жалеть?
– Я тоже не хочу вовсе забывать все, что видел и испытал, – тихо отозвался Нолдо. Теперь его голова покоилась на груди Гилморна. Он слушал, как бьется его сердце. – Но и носить все подряд в своем сердце до конца Арды я тоже не намерен. Ведь и ты, на самом деле, уже подогнал воспоминания так, чтобы они не слишком ранили, – он улыбнулся устало. – Мы вернемся, и нас спросят: «Вы хотите забыть это?» «Нет», – ответим мы. «Вы согласились бы повторить это?», – спросят нас. Мы ответим, – «Нет».
Они лежали так дальше, вместе предчувствую разливавшуюся в небесах звездную ночь, вслушиваясь в растекающуюся по их убежищу тишину.
«Как славно будет привести его в Лес, в этот час, когда над вершинами уже вовсю засияли звезды. Когда в нарождающейся ночи разносится едва слышное пение, и деревья вплетают в нашептывания ветра свои сонные голоса, – думал синда. – Я покажу ему нашу ночь. Тихую, ласковую, спокойную. Полную звездного блеска, лунного серебра, полную загадок и тайн. Быть может, это напомнит ему милый его сердцу Дориат».
Гилморн потянулся всем телом, припал ухом к широкой груди, слушая беспокойное древнее сердце.
«Ты не отвергнут, – стучало оно в ночной тиши. – Услышь же меня. Ты не отвергнут».
* * * * *
– Он требует свое оружие!
Гилморн нагнал Лаэллона неподалеку от Главных ворот, на тропинке, что уводила в буковую рощу.
– Оружие? Зачем?
– Ему так спокойнее.
– В покоях Владыки Трандуила никому не нужно оружие.
– Да он по своему луку скучает, – объяснил Гилморн. – Остальное, думаю, можно и не давать.
– Хорошо, – поразмыслив, сказал Лаэллон. – Идем.
Они вернулись в Пещеры через одну из многочисленных малых дверей, ту, что была всего ближе к жилищу Лаэллона. Вещи чужака Лаэллон хранил у себя.
– А что Король? – спрашивал Гилморн по дороге. – Он знает обо всем?
– В общих чертах. Я не утаивал ничего нарочно, как ты понимаешь. Но и останавливаться на некоторых подробностях не стал. Надеюсь, это ты тоже понимаешь.
Гилморн молча кивнул.
В своем покое Лаэллон достал из сундука вещи безымянного Нолдо. Истершийся и выгоревший до бесцветного состояния плащ. Поношенные, хотя и прочные штаны, мягкие кожаные чулки, вроде тех, что носили вместо сапог разведчики Трандуила, чтобы ходить бесшумно. Затейливый браслет тусклого серебра, кожаную тощую сумку. Затем он извлек оружие. Два колчана стрел, короткий меч, два ножа, длинный и короткий, и, наконец, тот самый загадочный лук. Нодло так тепло описывал свое оружие, точно это было живое создание.
Все это Лаэллон разложил на столе и сел напротив. Гилморн склонился над предметами, принадлежавшими одинокому Нолдо.
Вещи все были очень старые. Прочные, простые и вместе с тем изящные. В оружии чувствовался почерк мастеров-нолдор. Быть может, сам Нолдо когда-то и был тем мастером-оружейником, что сотворил их.
Гилморн взял в руки лук Нолдо. Непривычно короткий, он был полностью изготовлен из металла. На дуге был затейливый сплетающийся узор. Непривычный лук был гибок и невероятно прочен. Гилморн попробовал натянуть тетиву. Неизвестный металл поддался поначалу, но скоро рука синда остановилась, не в силах продолжить движение.
– Очень мощное оружие, – сказал Лаэллон, знавший толк в стрельбе. – Хотя на первый взгляд не скажешь, насколько оно опасно. Я видел этот лук в деле. Уходя от погони, услышал позади крики, предсмертные хрипы, на миг обернулся. Сейчас гляжу на этот лук, и перед глазами снова встает эта картина. Орки, замершие на бегу, столбы света, прорвавшиеся из треснувших туч. И над орками – облако из сияющих серебряных стрел. Он очень быстро стрелял. Так быстро, что не успевала одна стрела достичь цели, как уже несколько других неслось следом. Словно мост из металлических стрел вдруг возник между стеной деревьев и орочьей стаей. В несколько мгновений рядом со мной не осталось ни одного живого орка. Их скосило, точно стальным дождем.
Гилморн представил себе эту картину, с благоговением проводя ладонью по тонкому узору, украшавшему металлическую дугу.
– Ты сказал, стрелы были серебряными?
– На самом деле нет. Вот его стрелы. Смотри сам. Немного еще оставалось в колчанах, когда мы забирали их из шатра. Еще часть собрали орки. Эти лежали отдельно, в палатке человека с Юга.
Гилморн обратился к колчанам. Оба были широкими, вместительными – и оба были на две трети пусты. В одном, украшенном непривычным, сложным узором, действительно покоились такие же цельнокованые, оперенные металлические жала. Гилморн достал одно, разглядывая длинный узкий наконечник.
– Осторожнее, – предупредил Лаэллон. – Можно пораниться от одного прикосновения.
Стрела была, как и лук, коротковата. Но синда оценил ее тяжесть. Гилморн представил, как такая стрела, падая, словно молния с неба, пробивает прочные пластины орочьего доспеха, рассекает кольчужные кольца.
Второй колчан был украшен растительным узором, как те, что украшали оружие, одежду или доспехи эльфов Лихолесья. В нем хранились такие же укороченные, но более привычные на вид стрелы с обыкновенным древками и оперением, но все с такими же смертельно-острыми наконечниками.
Гилморн улыбнулся, прижимая лук Нолдо к груди.
– Я отнесу ему, он обрадуется.
Лаэллон кивнул и попросил:
– Объясни ему. Мы обязаны хранить бдительность... Как можно мягче объясни. Чтобы он не принял за недоверие...
Он умолк на полуслове, не зная, как выразить свои чувства. Но Гилморн уже пришел ему на помощь.
– Насчет остального? Он не обидится! – пропел юный синда. – Он все понимает.
И Гилморн, так и забывший стереть с лица улыбку, упорхнул вместе с удивительным луком, сверкая сережкой, не попрощавшись.
Лаэллон исподлобья глядел ему вослед сквозь дверной проем. Гилморн так счастливо умчался, что не закрыл за собой дверь.
* * * * *
– Ты принес его! – Нолдо вскочил, протягивая руки к оружию.
– Вот. Держи, – светясь улыбкой, Гилморн вручил Нолдо его боевое сокровище. – Знаешь, эта рубаха совсем тебе не идет.
– Дверь до сих пор не заперта, – напомнил Нолдо.
Гилморн вздохнул. Такое славное начало – и вот, снова думай о дверях.
Обернувшись, он увидал, что лук Нолдо лежит в ногах кровати, а сам его хозяин стоит рядом с растерянным-взволнованным видом, теребя край рубахи.
«Интересно, – подумал Гиморн, – а как обычно у них было с тем синда из Дориата?»
– Ждешь, что я сам ее сниму?
Нолдо опустил глаза.
– Хорошо.
Гилморн потянул ткань вверх, Нолдо поднял руки, – и рубаха упала на постель, накрывая лук.
Он коснулся лица Нолдо. «Какой же ты все-таки усталый».
Он привлек Нолдо к себе и легко, осторожно поцеловал в губы.
– У меня получается?
– Почти.
– Похоже, твой синда чаще обладал тобой.
Нолдо виновато улыбнулся.
– Я старался дать тебе больше, чем привык. Хотел доставить тебе радость.
– Себя ты тоже не забывал, – прошептал синда, пробегая пальцами по его губам. С затаенным торжеством он наблюдал, как лицо его Нолдо медленно расцветает, заливаясь краской.
Гилморн скользил по набухшим губам Нолдо кончиками пальцем, пока эти губы сами не раскрылись ему навстречу. Тогда он снова завладел его ртом, связал долгим глубоким поцелуем.
– Я возьму тебя, – прошептал Гиморн, касаясь своими губами уха пылающего, точно осенняя рябина, Нолдо.
«Кто бы мог подумать, что продолжится вот так?»
– Раздень меня.
Нолдо повиновался.
* * * * *
– Он поправляется?
Лаэллон сидел за столом подле кубка. Теперь там был налит лишь ягодный сок, но Гилморн был уверен, что пред разговором первый из трех все же отведал крепкое вино Эсгарота.
Гилморн явился к нему, чтобы предоставить отчет о том, как исцеляется безвестный Нолдо. Он так и не открыл своего имени, но Лаэллон, как ни странно, об этом как раз не спрашивал. Или он узнал о нем откуда-то прежде, пока Гилморн заботился о госте? Мог бы тогда и его поставить в известность. По разговорам Иеллоса и Эрмиля юный синда смог заключить, что некий эльф из нолдор знался с потомками людей, противостоявших Ангмару, как прежде – с самими их праотцами, в пору, когда еще развевались стяги Арнора над просторами, ныне прозванными Северным Запустеньем. Он якобы даже навещал порой Ривенделл. Гилморн, подслушав этот разговор, даже удивился поначалу, почему ничего об этом не слышал. Потом рассудил, что Одинокий Нолдо был лишь одним из многих. Безвестным странником пустоземья, для посторонних интересным не более чем все прочие, кто бы они там ни были. Затерявшийся среди следопытов-дунэдайн эльф-одиночка, знакомый кому-то достаточно, чтобы признали за своего. Но – не более.
«Как долго он так бродит, в одиночестве? – думал Гилморн. – По всему выходит, что он явился сюда еще с войском Финголфина!»
– Так он поправляется? – прервал его мысли Лаэллон. – Его тело не получило серьезных ран, но помочь его феа – можно?
– Можно, – уверенно и тихо произнес Гилморн. – Искренностью, заботой... Пониманием.
– Пониманием, – Лаэллон едва не протянул руку, чтобы, как в ту ночь, уцепиться за серебряный кубок. Точно это был сук над бурной водой: ухватился, и течение тебя не утащит в омут.
– ...Любовью, – проговорил Гилморн так же тихо. Скорее, подумал вслух. Спохватившись, добавил меру участливым, в меру деловым тоном: – Ну да, ему лучше. Он теперь подолгу говорит.
– О чем?
– О разном. Порой ни о чем. Перескакивая с темы на тему. Иногда – о Прошлом, о далеких днях, когда смертные еще могли заплывать на Запад, и Дарованная земля еще не затонула.
– Он из тех нолдор, что явились с Запада еще в ту в пору, когда Властелин нашего Врага восседал на Северном троне. Что ж, его дух достаточно закален. Спасибо за добрые вести. Сообщай мне, если что-то случится. Если нет – спустя три дня справлюсь, как он.
И Лаэллон покинул покой.
Гилморн остался в одиночестве. В тишине, наедине с собственными перепутавшимися грезами и той гнетущей тенью вины и недоговоренности, что все еще присутствовала в покое после ухода Лаэллона.
Присев на краешек скамьи, где только что сидел Лаэллон, он взял со стола так и не тронутый кубок и стал медленно пить кислый ягодный сок.
* * * * *
Гилморн нес корзинку, в которой дожидался своей участи их сегодняшний обед. У самой двери его остановил тихий звук – пение, доносящееся из-за двери. Его сопровождала – музыка не музыка, но нечто очень похожее: треньканье тетивы. Прокравшись к двери и прислонив ухо, Гилморн стал слушать.
Не видать лица, что скрыто
Средь мерцающей листвы.
Не слыхать с последним хрипом
Голос тихой тетивы.
«Неизвестно, какой он там мечник, кроме лучника, но уж певец – не лучший наверняка», – Гилморн лукаво усмехнулся и постучал.
Треньканье прекратилось.
– Я войду?
– Входи.
Гилморн вошел. Нолдо сидел в рубахе на кровати, держа свой драгоценный лук, точно это была арфа.
– Я принес нам поесть!
– Очень кстати, – Нолдо убрал лук.
– Эй, постой, – Гилморн поставил корзинку на столик и приблизился. – Я требую выкуп за еду! Поспеши, пока не остыло.
И в ответ на вопросительный взгляд Нолдо стянул с него рубаху.
– Разве я не говорил? Эту рубаха тебе не идет. Без нее – куда лучше. Или ты все стесняешься?
– Пожалел бы ты старого измученного эльда, – усмехался Нолдо, нежно совлекая с Гилморна одежды.
Не успел он уложить Гилморна на кровать, как синда скользнул на пол, на колени, усмехаясь.
– Постой. Ты должен меня кое-чем угостить.
Глядя снизу вверх, он улыбнулся еще лукавее.
– Ты краснеешь, прямо как я!
Детородный орган Нолдо, вздрагивая, поднимался навстречу его губам – и Гилморн медленно сомкнув рот вокруг горячего живого стержня.
Он старательно доводил Нолдо до дрожи, когда тот, переполненный до краев, уже не мог выдерживать сладкую пытку, готов был пролиться, – и тут же оставлял ласки, отпускал, играя. Точно кошка с мышью.
«Обед наш определенно остынет, – злорадно подумал синда. – Хотя нет. Мой-то будет горяч, с пылу с жару!»
– Прекрати же! – взмолился Нолдо.
Последнее движение губами, игра языком – и огонь, разрывавший Нолдо, прорвался наружу, пролился, обжигая.
«Какой же он горячий!»
И тут вспыхнуло, незваное, перед закрытыми глазами – жаркий костер осенней листвы, лесная заводь...
«Обещай мне, что это никогда не повторится».
«Пока ты сам не попросишь».
Другой запах и другой голос заслонили эту явь, выхватили из настоящего, зашвырнули в леса Ривенделла, в яростно-счастливое прошлое. Точно стремительное течение уволокло в глубину.
Синда поднялся, отворачиваясь. Две влажные дорожки пробежали от глаз к щекам от неосторожного движения.
Нолдо нежно провел ладонью, стирая влагу.
Вздрагивая, синда припал к его губам, раздвинул языком зубы, возвращая часть горячего семени.
– У меня тоже бывают воспоминания, – промолвил он, отстраняясь, будто бы в извинение.
Они сидели рядом, на краю постели, и смотрели в разные стороны, вспоминая каждый о своем.
– Давай, наконец, поедим. А то ведь и правда все остынет. – Нолдо взял тарелку и обрадовался: – Да нет, не остыло.
И Гилморн последовал его примеру. Они пообедали в тишине, и только в конце Гилморн вдруг рассмеялся.
– Ты всегда так смешно вылизываешь тарелку?
– Когда на меня не смотрят. Отвык от утонченности. А у некоторых человеческих племен это в порядке вещей.
– У них многое бывало «в порядке вещей», – сказал Гилморн.
– Многое, – эхом отозвался Нолдо – металлическим, бесстрастно-прохладным голосом.
Выждав, пока тень недобрых воспоминаний схлынет с его лица, Гилморн тихонько протянул руку – и опрокинул Нолдо на постель.
У них было сегодня много времени.
* * * * *
«Кажется, скоро можно будет пригласить его прогуляться в лес. Только бы он подольше не собирался в обратный путь...»
Гилморн вошел – и замер на пороге. Нолдо стоял одетый, набрасывая на плечи свой утративший цвет плащ. Его оружие было здесь же, разложено на кровати. К ногам, как верный пес, жался дорожный мешок. Еще сумка, туго набитая, стояла на столике.
– Как?! Ты... так скоро...
– Мы говорили об этом вчера. Помнишь? Ночью, перед рассветом.
– Уже сегодня, – напомнил Гилморн, прислоняясь к косяку.
«Я скоро уйду...»
Покидая его покой перед рассветом, пока тело еще хранило нежность прикосновений, Гилморн не задумывался о значении этих слов. «Скоро». Слишком неопределенно, чтобы наступить этим же утром.
– Не печалься, светлый синда. Мне пора. Я сам сказал об этом Эрмилю.
– Вот как? И когда же был разговор?
– Пару дней назад. Он пригласил меня, хотел познакомить с другими. Не с разведчиками. Те сами избегают моего общества. Но я отказался. Он не настаивал.
– Не может быть, чтобы тебя выгоняли вот так скоро.
– Я сам попросил. Он переговорил с Лаэллоном, с кем-то еще. Быть может, с самим королем. Наверняка то, что я очутился здесь в гостях, не осталось без внимания владыки Трандуила.
– Лаэллон поклялся, что не расскажет... всех подробностей.
– Как бы там ни было, меня никто не удерживал. И я воспользуюсь случаем, чтобы убраться отсюда.
– Убраться? Никто не держит? – снова его голос предательски звенел. – А я?! Как же я?
– Ты – тоже одна из причин, не последняя, что вынуждает меня уходить так скоро. А ведь это ты исцелил меня, – произнес Нолдо, садясь на постели. – Из ловушки моей памяти было два пути: отчаяние и горе. И в конце концов я бы, наверное, просто умер, утратив желание жить. Был еще гнев. Но он не держится во мне долго. Пришел бы этот мертвенный холод, бесчувствие. Но ты дал мне немного своей любви.
– И вот ты уходишь поскорее. Бежишь.
– Я привяжусь тебе.
– А я – к тебе.
– Не со мной твое сердце, – Нолдо покачал головой.
– Откуда тебе знать?
Нолдо поглядел, точно терпеливый любящий взрослый на раздосадованного ребенка.
– Так ты уйдешь?!
– Пойми. Так надо.
Гилморн оперся лбом о косяк двери. Все снова. Так внезапно. И так печально.
– Твой возлюбленный в Имладрисе тоже укрылся за соображениями долга, когда расставался с тобой?
– Откуда ты знаешь про Ривенделл?
– После плена ты год гостил в Ривенделле. Так сказал Эрмиль. Я угадал – твоя любовь в той стороне.
– Он отверг меня.
– Нет. Вовсе нет.
– Откуда ты знаешь?
– Ты знаешь сам.
Гилморн усмехнулся горько.
– Прочел по моей сережке?
– По тебе. По тебе, мой маленький светлый синда.
Гилморн повернулся, глядя в осенние, хранящие вечный стальной дождь глаза.
– А тот синда, твой возлюбленный, он погиб?
– Верно, – Нолдо уставился в пол. – Пал, защищая Дориат.
Нолдо не заплакал, но Гилморн явственно ощущал его невидимый, беззвучный плач. Он почувствовал, как в этот миг феа Нолдо истекает слезами.
– Пал, защищая Дориат от моих родичей, что служили сынам Феанора, – закончил Нолдо, точно выбил последнюю надпись на поминальном камне.
Он поднялся, порывисто и резко.
– Я соберу вещи и встречусь с Эрмилем у той калитки, через которую попал к вам. Он будет ждать, а я буду ждать тебя. Эрмиль просил передать: тебя зовет Лаэллон.
Гилморн задержался. Так надо было, чтобы Нолдо сказал что-то еще. Что-то в утешение, что-то, дарящее хотя бы тень надежды.
– Не печалься, – произнес Нолдо за его спиной. – Все когда-нибудь воссоединятся. Когда-то все беды несчастной любви разрешатся. Но не прежде, чем падет Зло.
– Ты веришь, что оно падет?
– Это очень важно – верить, что Зло будет сокрушено.
– Твоими силами? – Гилморн не смог скрыть насмешки.
– Ты прав. Сил моих немного, – ответил Нолдо тихо.
Он так больше ничего не сказал, и Гилморн, уходя по извилистому коридору, жалел о своих словах.
В сторожевом покое в одиночестве дожидался Первый из трех.
– Он уходит!
Лаэллон кивнул.
– Спешит покинуть наши края.
– Почему?!
– Не желает задерживаться у нас. Так он сказал Эрмилю. Ему здесь слишком хорошо, и он боится остаться надолго. Его место – в запустенье, на тайных тропах. Там ему нести свою службу, пока не выйдет срок.
– Нолдо сказал, кому он служит? Владыке Элронду? Хотя нет... он же сам говорил, что никому не желает служить. Действует в одиночку.
– Но Эрмиль слышал, будто бы Нолдо обронил, что обета с него никто не снял. Быть может, он все еще служит своему королю Финроду? Ведь этот Нолдо был гонцом Нарготронда. Спроси его сам. Ты как никто близок ему здесь.
Гилморн ничего не разглядел в глазах Лаэллона. Не расслышал в словах ничего, что позволило бы заподозрить двусмысленность.
– Ступай, Гилморн. Ты заботился о нем – тебе и провожать его в путь. Он просил об этом через Эрмиля.
Вот как? Мог бы попросить у него сам.
– Я провожу, – ответил Гилморн, потупившись. – Едва он исцелился, и вот уже нас покидает.
– Он первый, с кем ты по настоящему сблизился после возвращения из Ривенделла.
– Это так заметно?
– Ты словно расцвел.
«Кажется, я опять увядаю» – вздохнул Гилморн в своих мыслях, покидая сторожевой покой.
Где-то в уголке сердца продолжался медленный стальной дождь над холодными водами. Нолдо, подаривший ему радость телесной любви, поделился напоследок своей терпеливой осенней печалью.
Он прошел извилистым коридором к той самой двери, что привела его в Малые кладовые тревожной ночью, следом за крадущимися разведчиками. Теперь дверца была открыта, в проеме виднелась тепло светящаяся утренняя листва, закрывавшая вход от посторонних глаз.
Нолдо должен был дожидаться его в отдалении, у Старых Деревьев, и Гилморн зашагал туда.
Вот Старые Деревья, и Нолдо в старом плаще у могучих стволов. И никого рядом. Только они вдвоем на незаметной тропинке, уводящей на северо-восток.
Нолдо улыбался, взвешивая на руке тяжелый дорожный мешок.
– Мне тут надарили в дорогу. Эрмиль передал. Жаль, Лаэллон с Иеллосом так и не явились.
Гилморн почти не заметил шип, царапнувший сердце, едва прозвучали эти слова.
– Лаэллон... – произнес синда. – Всего один-единственный звук. Лаэллин. Так звали того эльда, чья жизнь была куплена у меня за согласие стать подстилкой. Он был свидетелем. Он видел, какая цена была уплачена. Как тяжело он страдал, оказавшись на свободе. Его потом долго выхаживали. Странное совпадение. Ты не находишь?
– Лаэллин... Лаэллон... Нет, – сказал Нолдо. – Имена совсем не похожи.
– Они все еще не смеют взглянуть тебе в глаза. Ни Лаэллон, ни Иеллос. И даже теперь, когда ты уходишь. Эрмиль узнал о твоем несчастье с их слов. Ему легче не выказывать переживаний. Сочувствие бывает таким тяжелым!
– И все же мне жаль. Я хотел бы увидеть своих спасителей. Побеседовать с ними. Хоть немного.
– Когда-нибудь представится случай, – заметил Гилморн. – Арда простоит еще долго.
– Я не буду рассматривать это как насмешку, – улыбнулся Нолдо. – Поблагодари, пожалуйста, от меня всех троих еще раз. Лаэллона и Иеллоса. И Эрмиля. И... – Нолдо взял руку Гилморна и припал к ней губами, – ...спасибо тебе, светлый синда! Ты согрел меня.
Гилморн пристально посмотрел в его глаза.
– Согрел своим телом?
– Ты отогрел мою феа. Устояв пред горем, я мог лишиться чего-то очень важного. Чего-то, без чего нам легче выдерживать боль, но уже не достичь чистоты искренней радости. Веками я терял это по крупице. И едва не утратил вовсе, той страшной ночью. А ты подобрал и вручил мне назад. Спасибо тебе.
– Идем, – вздохнул Гилморн. – Я провожу тебя до самой границы.
Они шагали среди могучих вековых буков. Потом забрели в смешанный лес. Гилморн то и дело ловил себя на стремлении увести в сторону. Тропинка петляла, путалась. По ней, зачарованной, не так-то просто было найти обратный путь непосвященному в тайны лесного королевства Трандуила. Но, сколько бы она ни кружила, тропа эта упорно уводила его Нолдо прочь из Лихолесья. Сколько всего мог бы показать ему Гилморн в родном лесу. Сколько уже планов он тайком наметил с того дня, как они, наконец, соединились роа. И вот все рушится. Да еще с его же участием.
– Почему ты не пожелал задержаться? Хоть ненадолго.
– Чем дольше я здесь пробуду, тем мучительнее будет покинуть тебя, и твой дом, и этот прекрасный уголок леса.
– Ты уходишь из-за меня? Из-за того, что не можешь принять такую любовь?
– Я принял «такую любовь» у рубежей Дориата, еще до того, как сильмарилл вправили в Наугламир. Но там, за морем, в тени послесмертия, ожидает тень. И я явлюсь к ней.
– А если эта тень уже покинет Чертог Ожидания и облечется в плоть?
– Мы соединимся. Это свершится. До того, как падет Арда. Или после. Это свершится.
– Но ты не хранил ему верность.
– Что ты хочешь назвать этим словом? Я храню любовь.
– И ко мне? Ко мне сохранишь ли ты хоть что-то?
– Не спрашивай о том, кого любят сильнее. Здесь невозможно измерить! И не пытайся.
«Осень подступает, – думал Гилморн. – Ее пока не видно. Но она уже здесь».
Он вспомнил разговор незадолго до того, как покинул Ривенделл. Покинул не по своей воле – и все-таки по своей.
«Давай уедем вдвоем... поселимся в лесу, там, где никто не станет нас беспокоить... никто не станет задавать вопросов, смотреть на нас с подозрением... только ты и я, и больше никого...»
«...я не могу покинуть Имладрис, только не сейчас, в преддверии войны с силами зла...»
Да, скоро деревья вспыхнут в осеннем пожаре... И память осени их расставания снова будет бродить рядом с ним, по заповедным тропинкам, укрывшимся облетевшей листвой.
«А его, что за долг заставляет его убраться от меня подальше?»
– Отправляешься назад, на свою собственную войну, – промолвил Гилморн. – Войну в одиночку?
– Возвращаюсь на службу, – усмехнулся Нолдо.
– На службу?! Ты же говорил, что никому не служишь, не желаешь служить!
– Служу, – промолвил Нолдо. Очень серьезно он произнес эти слова, хотя тон их был самый обычный. Гилморн почувствовал: за ними для Нолдо кроется очень много.
– Своему государю Финроду? – произнес синда севшим голосом. – До сих пор? Он давно мертв.
– А может, давно жив? – возразил Нолдо. – Я говорил с людьми Нуменора до их падения. А те – с эльфами Тол-Эресса. До меня доходили кое-какие слухи. И сердце мое оживало. Во мне возрождалась эстель. Она есть и в тебе. И она очень сильна. Быть может, ты этого не замечаешь, но ты действительно Светлый Синда.
Гилморн чуть смущенно улыбнулся.
– Вопреки татуировке-дракону, что засовывает хвост между моих ягодиц?
– Ты все отшучиваешься. Я понимаю, быть может, лишь отчасти, что стоит за всеми твоими колкостями. Прошу, не старайся ранить себя.
– Ранить? Ты так и не узнал меня. На самом деле.
– Ты меня тоже.
– Но ты ведь уходишь. Возвращаешься на службу к Финроду, хоть его уже давно среди нас нет.
– Нет. Уже не к Финроду.
– Так кому же?! Своему синда, что... прости, что дожидается в Мандосе?
– Именно, «дожидается в Мандосе». В отчий край я вернусь этой дорогой. Мы все туда вернемся. Но ты и твой возлюбленный, я верю, явитесь на бессмертный берег живыми. Я верю. Где-то есть место для вас двоих.
– И все же, не моему возлюбленному я служу, – сказал Нолдо после короткого молчания. – Не тени, что затерялась ныне среди других теней необъятного Чертога Мертвых.
– Так кому же?!
Нолдо лишь молчал в ответ, шагая рядом, по едва заметной тропинке.
В Лихолесье, крадучись, ступала ранняя осень. Еще не было явных перемен в облике леса, но ее тень уже притаилась в тени вековых деревьев, в кронах совсем юных саженцев.
– Смотри! – произнес Нолдо. – Желтая листва среди зеленой листвы. Словно ранняя седина смертного.
Протянув руку, он сорвал первый пожелтевший листок с молодого зеленого клена. Именно он, единственный, привлек внимание осеннего Нолдо.
Они брели дальше, молча ступали по едва различимой тропинке. Каждый шаг приближал к расставанию. Там, дальше на северо-востоке, Гилморн это предчувствовал, солнце занавешивала пелена туч. Там собирался дождь. Первый осенний дождь.
– Останься, – прошептал Гилморн чуть слышно.
– Не смею. Не могу. Мой путь ведет меня дальше.
Нолдо осторожно коснулся губами его губ. Но то был лишь поцелуй расставания.
– Прости. Твое пламя пылает не по мне. По другому.
В этот миг Гилморну показалось, будто дракон на его спине шевельнулся.
– Нет! – поспешил Нолдо, увидев, как кровь вмиг отхлынула от его лица. – Я не о том человеке, что оставил на тебе свои знаки. Я – о нем.
И пальцы Нолдо коснулись мифриловой сережки, украшенной аквамарином.
– Этот предмет исполнен с великой любовью. Я чувствую в нем ее след. И ты носишь с собой частицу любви.
– Это не та любовь. Вовсе не та, что нужна мне!
– Взгляни на меня. Выслушай. Запасись осторожной надеждой и спокойным терпением. Мне легче говорить, я уже не юн, и, кажется, порядком поостыл за века, хотя порой пламя во мне вспыхивает и горит яростнее, чем прежде. Но я знаю, о чем говорю. Просто верь мне. Когда-нибудь вы соединитесь.
– Как Амрот и Нимродэль, – синда не удержался от этой колкости, хотя было она, скорее, в его же собственный адрес. Похоже, Нолдо и так это понимал.
– Когда-нибудь все обретут свое счастье.
Гилморн, наконец, поднял взгляд.
Серые глаза Нолдо отчего-то стали теплее. Словно сквозь дождь, сквозь окно истаявших облаков на холодные озера упали слабые солнечные блики, согревая своим светом отрешенную стальную гладь.
– Когда я смотрю в твои глаза, – промолвил Гилморн, – я почему-то всегда думаю о дожде. Словно птица, парящая над затуманенной землей, над северными водами, я вижу этот дождь. Неторопливо оседающую водяную пыль, напитавшую небо.
– Дождь?! – Нолдо улыбнулся. – Miste, rosse.
– Это смешно?
– Нет. Меня так зовут. Вернее, звали когда-то. Так нарекли приютившие меня синдар, что стерегли Дориат. Ангросс. На языке нолдор – Ангайнамисте. Хоть я давно уже говорю, в основном, на вестроне.
Железный Дождь.
– Ангросс?
– Да, а теперь иногда зовут просто Дождь, на вестроне. Две стороны одного имени. Дождь. Железный. Я ведь вовсе не железный, хотя могу вызвать смертоносный стальной ливень из стрел. Я люблю бродить под дождем. Дождь за меня плачет. А теперь и ты.
– Я не плачу. Просто глаза слезятся.
Нолдо коснулся его влажных ресниц, стирая слезы – и провел влажными пальцами по своим векам.
– Ну вот, теперь и я плачу.
Гилморн невесело рассмеялся.
– Уже не помню, как давно я не лил слез, – произнес Нолдо. И тусклые блики на стальной водной глади угасли. – Мне пора. Прощай. Я знаю, ты будешь помнить мои слова.
Он резко повернулся, и, не оборачиваясь, зашагал прочь, на север.
Некогда зеленый, а теперь бесцветный, вылинявший до серого плащ мелькал, удаляясь, в редком подлеске, где висели утренние хлопья туманной пряжи.
Он вспомнил Имладрис. И рука сама собой коснулась серебристого колечка, продетого в ухо.
«Рано или поздно все мы уйдем в Валинор. Но этот отправится не по морю. Он в чем-то приблизился к пониманию смертных. Он так же знает: его смерть неотвратима. И принимает это, как должное. Таков его путь».
Дождь. Медленный осенний дождь над холодными водами. Нескончаемая печаль, что сделалась тенью самой жизни. Долгое ожидание смерти. Он вернется на свой Запад, что станет убежищем для синдар, а для него изначально был отчим домом. Пускай эта «другая дорога» окажется покороче.
Гилморн всхлипнул – и зло усмехнулся сквозь слезы. «Оказывается, я все еще плачу! Сам язвил в адрес других, когда видел в их глазах такое навязчивое сочувствие, эту смесь участия, жалости и подозрительности, – а теперь издеваюсь и над собой!»
Лаэллон неслышно подошел и встал рядом. Осторожно коснулся его плеча.
Гилморн обернулся. Странный был взгляд у Лаэллона. Непривычный. Как будто в нем теперь было некое понимание. Взгляд этот, прежде какой-то скользящий, поверхностный, все какой-то неуловимый, с самой поры его, Гилморна, возвращения домой, – теперь стал открытым, прямым.
– Значит, бывают и те, кто способен жить дальше, – прозвучали тихо слова Лаэллона.
Гилморн вздрогнул. Этот удар обрушился внезапно. Неважно, нарочно или нет, но пришелся он точно в цель. Гилморн чувствовал, как стремительно отхлынула кровь от его лица. Он попробовал отвернуться, но Лаэллон взял его ладони в свои, заглянул в глаза и так же тихо сказал:
– Спасибо тебе.
Словно опасаясь, что Гилморн уловил лишь то, что было на поверхности его слов, Лаэллон произнес еще раз:
– Спасибо.
Ничего особенного вроде бы не прозвучало. Но юный синда почувствовал, как сама собой слезает с лица эта назойливая маска, сотканная из показного легкомыслия, отрешенной холодности и язвительного веселья. Быть может, когда-нибудь она ему еще пригодится, но... она перестала быть столь необходимой.
Он стоял с открытым лицом, спокойно и просто глядя в лицо Лаэллона. Непрозвучавшие слова, что так и повисли над ним той ночью, когда Нолдо был доставлен в сердце лесного королевства, что так и висели, норовя обрушиться всеми сбывшимися страхами, навсегда угасали в ясном послеполуденном свете. Вопросы, что так старательно ему не задавали, взгляды, так явно ненаправленные на его проколотое ухо...
Все это испарилось, растаяло следом за остатками утреннего тумана.
Гилморн улыбнулся, одними лишь глазами, накрыл руку Лаэллона своей и медленно, едва заметно кивнул.
Автор: Шрэль
* * * * *
Нолдо. С каких пор это стало для Гилморна именем? А ведь имя свое гость до сих пор не раскрыл...
Гилморн стоял у двери, прислушиваясь. Кажется, все спокойно, и внутри, и снаружи. Нолдо, должно быть, спит...
– Почему бы тебе не войти? – прозвучало из-за двери. – Удобнее беседовать лицом к лицу.
Потупившись, он вошел. Запер дверь, взглянул в лицо Нолдо. Смотреть в глаза ему почему-то не хотелось.
– Присядь, – попросил Нолдо.
Гилморн сел – не раздумывая, опустился на край кровати, вместо того, чтобы устроиться в деревянном кресле подле самого ложа. Не произнес ни слова, выжидая. Нолдо тоже молчал. И смотрел в сторону. Это слегка злило. Уже просилась какая-нибудь колкость на язык, когда Нолдо, наконец, заговорил.
– Ну что же, твои догадки пока подтверждаются?
– Мои догадки? – синда вспыхнул. – Может, это твои?!
– О том, что за «дружба» стоит за мифриловым колечком в твоем ухе?
– «Дружба»?!
Уже собираясь подняться, он услышал:
– Вот ты и представил мне повод.
– Для чего? – не понял еще Гилморн.
– Для того, чтобы сделать второй шаг.
И крепкая рука Нолдо накрыла его ладонь. Пальцы сжались, удерживая Гилморна.
– Могу отпустить, – произнес Нолдо, снова глядя мимо него, в потолок.
– Ты каждый свой ход намерен предварять и завершать словами? – бросил Гилморн.
В ответ Нолдо снова перевел взгляд. Теперь он уже смотрел на него. В глаза.
Сама собой расслабилась напрягшаяся в сопротивлении рука. Он почувствовал, как жесткая хватка пальцев Нолдо ослабевает, становится мягкой, нежной.
– Помоги мне.
Опираясь на его руку, Нолдо поднялся с постели. Покрывало соскользнуло. Как Гилморн и предполагал, тот был обнажен.
– И... что теперь? – прошептал он тихо, опуская глаза.
Нолдо не отвечал. Гилморн снова поднял на него взгляд – и встретился с ним глазами.
«Как если бы порыв влажного холодного ветра ударил в лицо».
Окунувшись в эти глаза, он словно перенесся в глубину воспоминаний Перворожденного, – в бескрайние дождливые просторы, в дали небес, занавешенных прядями тусклых северных облаков. Равнины, великие реки, холмы и едва различимые гребни гор, – все это утопало в дождливой пелене, в звенящей стальной пыли. И, словно окунувшись в эти холодные серые озера под вечным дождем, он долго и медленно выныривал на поверхность. Дыхание влажного ветра, дующего сквозь сгинувшие под волнами просторы, над поглощенными морем великими Западными землями, – вот что он ощутил в тот затянувшийся миг, когда впервые по-настоящему повстречался взглядом с таинственным Нолдо.
В этих глазах словно навеки запечатлелся дождь. Поздняя осень. Но в том взгляде из поздней осени не было тоски, не было пронзительной вековой печали. Лишь тихая, светлая грусть, терпеливо сосредоточенное ожидание. Чего он ждал? На что он еще надеялся в этой жизни?
Пламя вспыхнуло, – и Нолдо молча, не опуская глаз, стал медленно совлекать с него одежды.
– Ты не слишком слаб еще? – вырвалось у Гилморна.
– Слаб, – отозвался Нолдо. – Мне нужно тепло твоего тела.
– Всего лишь? Я разочарован.
– Неправда, – ответил Нолдо, опускаясь назад, на постель, и увлекая Гилморна за собой. – Ты не разочарован.
Заключив его в объятия, Нолдо замер, словно к чему-то прислушивался в тиши потайного покоя. Затем, наконец, произнес:
– Я первый, с кем ты можешь быть таким, каков ты есть.
Нежно обняв Гилморна, Нолдо закрыл глаза. Только теперь он полностью расслабился. Гилморну было безмерно спокойно и уютно лежать в объятиях этого вечно сонного нолдо.
«Ты прав», – прошептал Гилморн. Нолдо лишь улыбнулся во сне.
Наконец, осторожно сняв его руку, Гилморн выскользнул из-под покрывала и тихо оделся.
– Мой светлый синда, – прошептал Нолдо во сне.
Отчего-то Гилморн был уверен, что эти нежные слова предназначались не ему.
* * * * * *
Утром следующего дня, после завтрака, Нолдо попросил разрешения помыться. На счастье, в одной из соседних кладовок была пустая бадья, вполне подходящая для приема ванны. Гилморн сначала вымыл ее дно и стенки, потом вкатил в тайный покой. Та едва прошла в дверь.
– Не стоило так хлопотать, – смутился Нолдо.
– Ну что ты! – искренне улыбаясь, сказал Гилморн. – Мне поручено заботиться о тебе.
И он в одиночестве отправился греть воду, тайком приготовил очищающий целебный отвар, а потом в одиночестве таскал его в ведрах по извилистому коридору, пока ему на помощь вдруг не явился из сторожевого покоя еще более молчаливый, чем прежде, Иеллос. Он ставил свои ведра неподалеку от двери, но сам к ней даже не приближался.
– Иеллос! – не выдержал, наконец, Гилморн. – Ты кого угодно уморишь своей печалью и мрачным молчанием. Он крепкий. Он идет на поправку. Он исцелится, я вижу! Да успокойся же!
Иеллос поставил ведра на каменный пол.
– Вот потому я и не хожу туда. – сказал он, повернулся и пошел прочь.
Гилморн проводи его взглядом.
Ах... если бы эти руки...
Гилморн стряхнул с себя наваждение, подхватил свои ведра и втащил их в покой Нолдо. Потом вернулся за теми, что бросил Иеллос. Бадья была уже полна. И Нолдо уже был внутри, терся мочалкой, не обращая внимания на Гилморна.
Такой отличный план провалился! И воды он натаскал явно больше, чем нужно... не видно совсем ничего...
Нолдо поднял голову, покосился на синда.
– Все происходит именно так, как я и предполагал.
– О чем ты?
– Мы уже давно глядим друг на друга более тепло, чем друзья.
– Ты на меня глядишь? – с показным удивлением воскликнул Гилморн. – Это я украдкой бросаю на тебя взгляды. С самого твоего появления здесь. А ты – умудрился вчера затащить меня в постель, да тут же уснул!
– Я все еще слаб, – словно извиняясь, промолвил Нолдо и опустил глаза. – И потом, я не знаю, как далеко можно мне зайти.
– Так далеко, как только сможешь. Значит, ты все замечал, пока я возился рядом?
– Конечно. Просто не знал, до вчерашнего дня, как мне лучше подать знак, как начать. Не хотелось бы оскорбить нового друга, который так обо мне заботится. Я ведь совсем не знаю эльфов Лихолесья. Ты – первый из близких мне.
– А если я захочу стать к тебе еще ближе? Ты решишься перейти к чему-нибудь посерьезнее сна в обнимку?
Нолдо поглядел на него – словно невидимая рука, лаская, провела по лицу. Утешая, успокаивая, – и тревожа.
– Украшение, что ты носишь в своем ухе... – произнес Нолдо. – Сердце твое – не со мной.
На миг синда сделалось стыдно. Но это был очень короткий миг.
– С кем бы ни было мое сердце, я не могу без телесной ласки. Она нужна мне! Как солнечный свет, как звуки леса, как шепот воды в ручье, спрятавшемся среди трав. Да что я такое плету, куда больше!
Гилморн умолк. Слов не хватало, чтобы выразить его чувства. Этот Нолдо, ничего как будто не делая, словно околдовал его. Теперь он стоял напротив, обнаженный, касаясь взглядом, точно руками водя по его телу. Гилморн отворачивал лицо, чувствуя, как снова краснеет. А ведь он думал, что прочно держит свои чувства в узде.
«Я стою тут, словно это я обнажен!»
Нолдо приблизился к нему вплотную.
– Подними свое прекрасное лицо. Посмотри мне в глаза.
«Я не хочу встречаться с ним взглядом. Там вовсе не страсть. Там этот вечный дождь над холодными водами».
Тут Гилморн догадался, почему в речи Нолдо так часто проскальзывали слова, связанные с теплом. Он ощутил это в стремлении Нолдо навстречу. Его феа было холодно.
«Мне нужно тепло».
Он поднял лицо, и Нолдо припал к его губам нежным, тревожащим поцелуем.
Пламя, пробужденное в его плоти жестоким черноволосым человеком в недрах вражеской крепости, вспыхнуло, взметнулось – и стало ровным, мощным. Обжигающим, но уже не враждебным. Не таким темным.
Гилморн не смог устоять на ногах. Нолдо придерживал его, помогая снимать одежды.
– Подожди, я сам.
Он отвернулся, стянул штаны, опираясь о край кровати, – и замер, съежившись. Точно под внезапно выплеснувшейся ледяной водой. Осязаемый взгляд Нолдо впился в поясницу.
«Дракон!» – простонал Гилморн мысленно.
Тихие шаги, и Нолдо стоит сзади, совсем рядом, едва касаясь своим мужским органом его ягодиц. Продев руки под его локтями, Нолдо накрыл грудь Гилморна ладонями.
Цепкий леденящий взгляд отпустил. Пришло печальное нежное тепло.
– Так вот что означало твое «Я был в плену». Ты испытал то же насилие.
– Ты так и не догадался?
– Нет. Я допускал, но не верил. Не хотел верить.
– Ты встречал того, кто носит такой герб? Человека, что похож на дракона. Сильный, хищный. Черноволосый, с зелеными глазами.
– Нет. Впервые о таком слышу. Я не заметил вчера твою татуировку.
– Да ты и не видел. Уснул у меня на руках.
– Скорее, это ты был у меня в руках. А я уснул.
Одна его рука по-прежнему нежно ласкала грудь. Другая накрыла пах.
Снова внутри разливался этот щекочущий холодок. Это было непохоже на прошлый раз. Теперь Нолдо тихо шептал на ухо что-то неразборчивое, кажется, на квэниа, слегка повышая и понижая тон, меняя звучание.
«Он чарует меня, – мелькнула мысль. – Подстраивается под мои ожидания. Неужели тогда, засыпая под собственный шепот, он как-то проник в мои затаенные желания?»
Его желания. Порою он сам их страшился. Уже не оттого, что они казались такими ужасными, непристойными. Нет. Но что еще могло последовать за ними?
Древний Нолдо тайком сплетал тенета чар, казалось, он снова что-то шепчет, и синда чуял, как кровь, – давно уже он искренне не краснел, – вновь сама собой, помимо воли, приливает к щекам.
– С удовольствием затянул бы на его шее тонкую прочную струну, – промолвил вдруг Нолдо.
– На чьей?
– Вот этого дракона.
Дрожь, вызванная этими словами, не осталась незамеченной.
– Этот человек, как и тот... убитый тобой... он служил тьме. Но это он зажег мое пламя! Это был он. Палач, убийца. Осквернитель.
– Пламя, – прошептал Нолдо, втекая в него раскаленным золотом. – Лишь ОДИН ЗАЖИГАЕТ ПЛАМЯ. Тот, кто оставил на твоем роа свой знак, только пробудил нечто в тебе. Но не он заключил в тебе это.
– Верно. И от того я проклят... Отвергнут. Так обо мне скажут.
Нолдо заставил его повернуться. Привлекая к себе, обнял. Коснулся устами лица – и снова, глубоко-глубоко, заглянул в глаза из своих бездонных осенних озер, из глубины времен, где был свидетелем ужасных и великих событий.
– Ты не отвергнут, – прошептал он. – Услышь же меня. Ты не отвергнут.
Гилморн почувствовал, как глаза переполняют слезы.
– Но теперь я хочу, чтобы ты... брал меня силой!
Еще немного, и его голос сорвется. Гилморн заставил себя замолчать.
Что-то мелькнуло в глазах Нолдо: отсвет костра, брызги крови. Хищное и манящее выражение лица проступило – на миг. И то самое видение, что возникло от рассказа Лаэллона о резне у костра: обезглавленное человеческое тело, падающее, расплескивая семя и кровь.
И когда тишина сама уже, казалось, готова была закричать, древний эльф промолвил:
– Век этого дракона закончится прежде, чем он заподозрит, как дешево продал свое пламя тьме. Он пока еще утешается, наверное, тем, что оставил на тебе след, и ты вспомнишь его, когда от него и костей не будет!
В груди перехватило, и он словно услышал, хотя Нолдо ничего и не произнес вслух:
«Вот ты и раскрылся!»
Гилморн охнул. Нолдо толкнул его на кровать, переворачивая, и резко запустил в него пальцы.
Гилморн поперхнулся криком. С губ его хотели одновременно сорваться и «Нет!» и «Да!».
– Ты заранее готовился к такому повороту событий, – заметил Нолдо, раскладывая, точно расстилая его на ложе.
– Лучше... быть начеку.
– Верно, – согласился Нолдо. – Приподнимись мне навстречу.
Не успела кровать прогнуться, как Нолдо навалился сверху. Ладонь зажала рот, и Нолдо резко вошел – так стремительно и жестоко, что Гилморн не успел расслабиться. Он взвыл бы от боли, если б не рука Нолдо. И он только впился зубами в крепкие пальцы.
Нолдо замер, и Гилморн наконец расслабился.
Прижав освободившейся рукой голову синда к постели, Нолдо стал двигаться. Резко, зло, грубо... и вдруг движения его стали невероятно плавными, тихими. Губы оказались рядом с ухом Гилморна. Продолжая свои осторожные движения, от которых тело сводило волнами сладких судорог и туманился взор, Нолдо что-то зашептал. Снова. Еле слышно. Кажется, что-то на квэниа.
Он не помнил, как долго длилось это, пока Нолдо не пролился в него. После Нолдо еще долго ласкал и гладил, перевернув его на спину, покрывал лицо поцелуями, пока он лежал, переводя дыхание, точно выброшенный волнами на берег.
Наконец он взглянул в лицо Нолдо. Тот был невесел, хотя и не печален. Глаза потускнели, взгляд отстраненный.
– Что с тобой?
– Я немного поиграл с твоей чувствительностью, с твоим стыдом, с твоими желаниями. Но меня не хватило надолго, извини.
– Ну их, мои желания! О чем ты?
– Я испугался, что делаю тебе больно.
– В самом начале?
Гилморн подумал и произнес:
– Ты вовсе не груб в любви. Хотя и старался быть грубым. Ты решил, что мне нравится насилие?
– «Был», – поправил Нолдо, – «был» не груб. Обо мне правильно говорить «был». Был, и вот уж нет.
Нолдо склонил к нему лицо и нежным, медленным поцелуем снова сковал дыхание.
– Все плывет перед глазами, – прошептал Гилморн. – Как ты это делаешь?
– Не знаю, – прозвучал тихий голос, вливавшийся сквозь уши в самое сердце. – Я знаю одно. Порой один-единственный поцелуй может стоить многих бессонных ночей телесной любви. Порой один-единственный поцелуй стоит всего дороже. Я бы не говорил тебе так, не будь это мой опыт.
– Ты... испытал это когда-то?
– Да, – едва слышно ответил Нолдо. – Я испытал. Очень давно. Очень.
В тишине еще жило эхо чего-то далекого, едва различимого. Призванного этим истаявшим голосом. Он долго не смел нарушить тишину. Но все же решился.
– Скажи, он был тоже синда?
– Да. Страж Дориата.
– А у вас было еще что-нибудь, кроме твоего драгоценного поцелуя?
– Опять за старое? – хмыкнул Нолдо. Можно подумать, давно знает Гилморна! – Было, и многое. Не думай, что ты один опытен в телесной любви.
– И как же вы сошлись?
– Это такая долгая и запутанная история, что я, пожалуй, и начинать не буду.
Гилморн не стал настаивать.
– Я хочу, чтобы и мое роа вот так же пело от счастья, – прошептал он, свернувшись клубочком под боком Нолдо.
– Я тоже этого хочу.
– Ты о себе или обо мне? Или о нас обоих?
– Все сразу. Такой ответ устроит?
– Ты любишь меня?
– Задай себе тот же вопрос обо мне. Ты поймешь, в какое непростое положение меня поставил, спросив такое. Подумай как следует.
Гилморн подумал.
Все же, как бы хорошо с ним сейчас ни было... что-то не позволяло сказать ему эти драгоценные слова. Гилморн повернул голову. Устраиваясь поудобнее, потерся щекой о грудь Нолдо и нечаянно зацепил сосок серебряным колечком, продетым в ухо.
– Но тебе ведь хорошо со мной?
– А тебе со мной?
– Да, – вздохнул синда, чувствуя внезапно подступившую печаль. Печаль, что подбиралась со стороны Ривенделла. Чтобы прогнать ее, спросил:
– Он... был похож на меня? Синда из Дориата?
– Нет. Ты гибче и нежнее. Он был крепче. Примерно как я. Волосы у вас похожи, – Нолдо перебирал шелковистые светлые пряди. – После того, как я покинул Нарготронд, синдар приютили меня. Там, у внешнего рубежа хранимого королевства, я стал нести охрану вместе с высокими эльдар Белерианда, никогда не видевшими Западный свет.
– А ты – видел?
– Да, – глухо ответил Нолдо. И Гилморн не стал больше ничего спрашивать. Тень, что легла на лицо пришельца с Запада, была слишком глубока, чтобы решиться на расспросы. Пусть лучше расскажет сам. Если захочет.
Синда поудобнее устроился, уложил голову на грудь Нолдо, разметал по ней длинные светлые волосы. Почувствовал, как Нолдо оттаивает, как отступает призванная случайно оброненным словом тень.
– Синдар Дориата, – прошептал Нолдо. – Синдар... те же тэлери. Певцы, благословленные Ульмо. Они возделывали лес, точно собственное тело. Заботились о каждой травинке. И земля заботилась о них. Эти же, второрожденные... грабят, разоряют. Насилуют саму плоть Арды. Еще есть какие-то надежды на потомков тех, что покинули Нуменор. Но прочие... куда только катится род эдайн? Как мы не смогли справиться с Тенью Севера, что сами же и взрастили, так и людям не совладать с их собственным злом. Если только... если только тот, о ком не смею заговорить, не явит свою милость.
– О ком ты?
– Молчи, – попросил Нолдо. – Давай о другом.
– О зле человеческом?
– Людям, как я узнал когда-то, были доступны виды зла, неведомые эльдар. Ты знаешь, о чем я. Что тут еще говорить. Не место и не время. Используем эти драгоценные мгновения для радости.
– Я не уверен, что все, испытанное мною в плену, – такое уж зло.
– Ты сам еще не решил? – рассмеялся Нолдо. – Я знаю, о чем ты говоришь. Скажу так: жаль, что твои способности не открылись при более радостных обстоятельствах.
– Способности? – синда вызывающе глянул из-под длинных ресниц. – Твои «способности», выходит, открылись в более приятной обстановке?
– Это было давно. Еще в Первую эпоху.
– А что прикажешь мне?! Я не жалею о том, что оказался таким.
– Я тоже!
Резко поднявшись на локте, Нолдо так же резко остановил свое стремительное движение и снова нежно припал губами к губам синда.
«Он завладел моим ртом, а будто щекочет сердце».
Ярость и подступившую обиду смыло горячей волной.
– Поговори со мною осанвэ, – попросил Гилморн, когда они снова лежали рядом.
– Не стоит. Осанвэ может открыть такое, что тебе вовсе не хотелось бы видеть.
Гилморн встрепенулся. Это же были его, его собственные слова! Он сказал их ему, Другому Нолдо, призвавшим обратиться за помощью к владыке Имладриса.
«Не стоит. Осанвэ может открыть такое, что лорду Полуэльфу вовсе не хотелось бы видеть». Так он ответил. И теперь слова вернулись к нему из уст этого древнего эльда, так и не пожелавшего открыть свое имя.
– Ты как будто вовсе не тяготишься своим... расположением к мужчинам, – проговорил Гилморн.
– Нет.
– Отчего тогда? Что там такого скрыто, в твоей феа, что ты не хочешь соприкоснуться с моей? Или боишься поглядеть на мой опыт?
Он прикусил язык, но слова уже прозвучали. С тревогой взглянул в лицо Нолдо. Только что он был жесток, напомнив ему о пережитом. Будто бы между ними было состязание. Нолдо едва не умер, но ведь у него не вымогали жизнь в обмен на жизни десяти узников. Он не обязан был жить, ублажая врага ради чьего-то спасения...
Нолдо, однако, его промах словно и не заметил.
– Мне тоже хочется раскрыться перед кем-то, – сказал он. – Отчасти я это сделал, когда мы очутились с тобой под одним покрывалом, и я уснул, наконец-то исполнившись покоя. Когда ты просто слушал меня. Когда мы подарили друг другу немного радости роа. Но я не об этом.
– Я не понимаю. Извини.
В глазах Нолдо будто снова мелькнули далекие стальные озера под бесконечным дождем. Он вовремя взял себя в руки, и что-то, рвавшееся из его феа, так и осталось надежно в ней запертым. Он не желал раскрываться.
– Да что с тобой такое? – Гилморн осторожно протянул руку, поглаживая Нолдо по плечу. – Что?
– Жестокость расцветает в моем сердце, – прошептал Нолдо выцветшим, глухим шепотом. – Тень разрастается. А моя непривычная любовь... нет, она вовсе не была мне в тягость. Она хранила меня от заразы, что стремилась угнездиться во мне. Моя странная судьба, моя странная любовь... В ней был свет, и тепло, и нежность. Пока я нес этот свет в сердце, моя мстительность не жаждала чужой боли. Но теперь горькое черное семя прорастает во мне. Зло, наступающее отовсюду, выжигает во мне милосердие. Нам не совладать с бедой, заполонившей Арду. Она – сама Арда! Мы уйдем... – бормотал Нолдо, – ...мы уйдем, и подумать страшно, что будет здесь после нас. Жалко людей. И орки... Несчастнейшие создания в Арде.
Гилморн сел от неожиданности.
– Орки?
– Сам посуди. Задумайся всерьез об их участи.
Какое-то время синда молчал.
– Верно, – прошептал он. – Я не задумывался. Но все же... Ты правда так думаешь?
– Правда. Когда они достаточно далеко. Вблизи такому несчастному врагу лучше не сочувствовать.
Он взял Гилморна за руку, привлекая к себе.
– Побудь еще немного со мной, – прошептал он, прижимаясь губами к губам синда.
После долгих ласк, когда они лежали вместе, и Гилморн чувствовал, как снаружи, в лесу густеют вечерние сумерки, он прошептал:
– Если меня спросят, жалею ли я о том, что со мною случилось, я скажу: нет. Я не жалею. Но только теперь, когда все ужасное позади. Это плохо – не жалеть?
– Я тоже не хочу вовсе забывать все, что видел и испытал, – тихо отозвался Нолдо. Теперь его голова покоилась на груди Гилморна. Он слушал, как бьется его сердце. – Но и носить все подряд в своем сердце до конца Арды я тоже не намерен. Ведь и ты, на самом деле, уже подогнал воспоминания так, чтобы они не слишком ранили, – он улыбнулся устало. – Мы вернемся, и нас спросят: «Вы хотите забыть это?» «Нет», – ответим мы. «Вы согласились бы повторить это?», – спросят нас. Мы ответим, – «Нет».
Они лежали так дальше, вместе предчувствую разливавшуюся в небесах звездную ночь, вслушиваясь в растекающуюся по их убежищу тишину.
«Как славно будет привести его в Лес, в этот час, когда над вершинами уже вовсю засияли звезды. Когда в нарождающейся ночи разносится едва слышное пение, и деревья вплетают в нашептывания ветра свои сонные голоса, – думал синда. – Я покажу ему нашу ночь. Тихую, ласковую, спокойную. Полную звездного блеска, лунного серебра, полную загадок и тайн. Быть может, это напомнит ему милый его сердцу Дориат».
Гилморн потянулся всем телом, припал ухом к широкой груди, слушая беспокойное древнее сердце.
«Ты не отвергнут, – стучало оно в ночной тиши. – Услышь же меня. Ты не отвергнут».
* * * * *
– Он требует свое оружие!
Гилморн нагнал Лаэллона неподалеку от Главных ворот, на тропинке, что уводила в буковую рощу.
– Оружие? Зачем?
– Ему так спокойнее.
– В покоях Владыки Трандуила никому не нужно оружие.
– Да он по своему луку скучает, – объяснил Гилморн. – Остальное, думаю, можно и не давать.
– Хорошо, – поразмыслив, сказал Лаэллон. – Идем.
Они вернулись в Пещеры через одну из многочисленных малых дверей, ту, что была всего ближе к жилищу Лаэллона. Вещи чужака Лаэллон хранил у себя.
– А что Король? – спрашивал Гилморн по дороге. – Он знает обо всем?
– В общих чертах. Я не утаивал ничего нарочно, как ты понимаешь. Но и останавливаться на некоторых подробностях не стал. Надеюсь, это ты тоже понимаешь.
Гилморн молча кивнул.
В своем покое Лаэллон достал из сундука вещи безымянного Нолдо. Истершийся и выгоревший до бесцветного состояния плащ. Поношенные, хотя и прочные штаны, мягкие кожаные чулки, вроде тех, что носили вместо сапог разведчики Трандуила, чтобы ходить бесшумно. Затейливый браслет тусклого серебра, кожаную тощую сумку. Затем он извлек оружие. Два колчана стрел, короткий меч, два ножа, длинный и короткий, и, наконец, тот самый загадочный лук. Нодло так тепло описывал свое оружие, точно это было живое создание.
Все это Лаэллон разложил на столе и сел напротив. Гилморн склонился над предметами, принадлежавшими одинокому Нолдо.
Вещи все были очень старые. Прочные, простые и вместе с тем изящные. В оружии чувствовался почерк мастеров-нолдор. Быть может, сам Нолдо когда-то и был тем мастером-оружейником, что сотворил их.
Гилморн взял в руки лук Нолдо. Непривычно короткий, он был полностью изготовлен из металла. На дуге был затейливый сплетающийся узор. Непривычный лук был гибок и невероятно прочен. Гилморн попробовал натянуть тетиву. Неизвестный металл поддался поначалу, но скоро рука синда остановилась, не в силах продолжить движение.
– Очень мощное оружие, – сказал Лаэллон, знавший толк в стрельбе. – Хотя на первый взгляд не скажешь, насколько оно опасно. Я видел этот лук в деле. Уходя от погони, услышал позади крики, предсмертные хрипы, на миг обернулся. Сейчас гляжу на этот лук, и перед глазами снова встает эта картина. Орки, замершие на бегу, столбы света, прорвавшиеся из треснувших туч. И над орками – облако из сияющих серебряных стрел. Он очень быстро стрелял. Так быстро, что не успевала одна стрела достичь цели, как уже несколько других неслось следом. Словно мост из металлических стрел вдруг возник между стеной деревьев и орочьей стаей. В несколько мгновений рядом со мной не осталось ни одного живого орка. Их скосило, точно стальным дождем.
Гилморн представил себе эту картину, с благоговением проводя ладонью по тонкому узору, украшавшему металлическую дугу.
– Ты сказал, стрелы были серебряными?
– На самом деле нет. Вот его стрелы. Смотри сам. Немного еще оставалось в колчанах, когда мы забирали их из шатра. Еще часть собрали орки. Эти лежали отдельно, в палатке человека с Юга.
Гилморн обратился к колчанам. Оба были широкими, вместительными – и оба были на две трети пусты. В одном, украшенном непривычным, сложным узором, действительно покоились такие же цельнокованые, оперенные металлические жала. Гилморн достал одно, разглядывая длинный узкий наконечник.
– Осторожнее, – предупредил Лаэллон. – Можно пораниться от одного прикосновения.
Стрела была, как и лук, коротковата. Но синда оценил ее тяжесть. Гилморн представил, как такая стрела, падая, словно молния с неба, пробивает прочные пластины орочьего доспеха, рассекает кольчужные кольца.
Второй колчан был украшен растительным узором, как те, что украшали оружие, одежду или доспехи эльфов Лихолесья. В нем хранились такие же укороченные, но более привычные на вид стрелы с обыкновенным древками и оперением, но все с такими же смертельно-острыми наконечниками.
Гилморн улыбнулся, прижимая лук Нолдо к груди.
– Я отнесу ему, он обрадуется.
Лаэллон кивнул и попросил:
– Объясни ему. Мы обязаны хранить бдительность... Как можно мягче объясни. Чтобы он не принял за недоверие...
Он умолк на полуслове, не зная, как выразить свои чувства. Но Гилморн уже пришел ему на помощь.
– Насчет остального? Он не обидится! – пропел юный синда. – Он все понимает.
И Гилморн, так и забывший стереть с лица улыбку, упорхнул вместе с удивительным луком, сверкая сережкой, не попрощавшись.
Лаэллон исподлобья глядел ему вослед сквозь дверной проем. Гилморн так счастливо умчался, что не закрыл за собой дверь.
* * * * *
– Ты принес его! – Нолдо вскочил, протягивая руки к оружию.
– Вот. Держи, – светясь улыбкой, Гилморн вручил Нолдо его боевое сокровище. – Знаешь, эта рубаха совсем тебе не идет.
– Дверь до сих пор не заперта, – напомнил Нолдо.
Гилморн вздохнул. Такое славное начало – и вот, снова думай о дверях.
Обернувшись, он увидал, что лук Нолдо лежит в ногах кровати, а сам его хозяин стоит рядом с растерянным-взволнованным видом, теребя край рубахи.
«Интересно, – подумал Гиморн, – а как обычно у них было с тем синда из Дориата?»
– Ждешь, что я сам ее сниму?
Нолдо опустил глаза.
– Хорошо.
Гилморн потянул ткань вверх, Нолдо поднял руки, – и рубаха упала на постель, накрывая лук.
Он коснулся лица Нолдо. «Какой же ты все-таки усталый».
Он привлек Нолдо к себе и легко, осторожно поцеловал в губы.
– У меня получается?
– Почти.
– Похоже, твой синда чаще обладал тобой.
Нолдо виновато улыбнулся.
– Я старался дать тебе больше, чем привык. Хотел доставить тебе радость.
– Себя ты тоже не забывал, – прошептал синда, пробегая пальцами по его губам. С затаенным торжеством он наблюдал, как лицо его Нолдо медленно расцветает, заливаясь краской.
Гилморн скользил по набухшим губам Нолдо кончиками пальцем, пока эти губы сами не раскрылись ему навстречу. Тогда он снова завладел его ртом, связал долгим глубоким поцелуем.
– Я возьму тебя, – прошептал Гиморн, касаясь своими губами уха пылающего, точно осенняя рябина, Нолдо.
«Кто бы мог подумать, что продолжится вот так?»
– Раздень меня.
Нолдо повиновался.
* * * * *
– Он поправляется?
Лаэллон сидел за столом подле кубка. Теперь там был налит лишь ягодный сок, но Гилморн был уверен, что пред разговором первый из трех все же отведал крепкое вино Эсгарота.
Гилморн явился к нему, чтобы предоставить отчет о том, как исцеляется безвестный Нолдо. Он так и не открыл своего имени, но Лаэллон, как ни странно, об этом как раз не спрашивал. Или он узнал о нем откуда-то прежде, пока Гилморн заботился о госте? Мог бы тогда и его поставить в известность. По разговорам Иеллоса и Эрмиля юный синда смог заключить, что некий эльф из нолдор знался с потомками людей, противостоявших Ангмару, как прежде – с самими их праотцами, в пору, когда еще развевались стяги Арнора над просторами, ныне прозванными Северным Запустеньем. Он якобы даже навещал порой Ривенделл. Гилморн, подслушав этот разговор, даже удивился поначалу, почему ничего об этом не слышал. Потом рассудил, что Одинокий Нолдо был лишь одним из многих. Безвестным странником пустоземья, для посторонних интересным не более чем все прочие, кто бы они там ни были. Затерявшийся среди следопытов-дунэдайн эльф-одиночка, знакомый кому-то достаточно, чтобы признали за своего. Но – не более.
«Как долго он так бродит, в одиночестве? – думал Гилморн. – По всему выходит, что он явился сюда еще с войском Финголфина!»
– Так он поправляется? – прервал его мысли Лаэллон. – Его тело не получило серьезных ран, но помочь его феа – можно?
– Можно, – уверенно и тихо произнес Гилморн. – Искренностью, заботой... Пониманием.
– Пониманием, – Лаэллон едва не протянул руку, чтобы, как в ту ночь, уцепиться за серебряный кубок. Точно это был сук над бурной водой: ухватился, и течение тебя не утащит в омут.
– ...Любовью, – проговорил Гилморн так же тихо. Скорее, подумал вслух. Спохватившись, добавил меру участливым, в меру деловым тоном: – Ну да, ему лучше. Он теперь подолгу говорит.
– О чем?
– О разном. Порой ни о чем. Перескакивая с темы на тему. Иногда – о Прошлом, о далеких днях, когда смертные еще могли заплывать на Запад, и Дарованная земля еще не затонула.
– Он из тех нолдор, что явились с Запада еще в ту в пору, когда Властелин нашего Врага восседал на Северном троне. Что ж, его дух достаточно закален. Спасибо за добрые вести. Сообщай мне, если что-то случится. Если нет – спустя три дня справлюсь, как он.
И Лаэллон покинул покой.
Гилморн остался в одиночестве. В тишине, наедине с собственными перепутавшимися грезами и той гнетущей тенью вины и недоговоренности, что все еще присутствовала в покое после ухода Лаэллона.
Присев на краешек скамьи, где только что сидел Лаэллон, он взял со стола так и не тронутый кубок и стал медленно пить кислый ягодный сок.
* * * * *
Гилморн нес корзинку, в которой дожидался своей участи их сегодняшний обед. У самой двери его остановил тихий звук – пение, доносящееся из-за двери. Его сопровождала – музыка не музыка, но нечто очень похожее: треньканье тетивы. Прокравшись к двери и прислонив ухо, Гилморн стал слушать.
Не видать лица, что скрыто
Средь мерцающей листвы.
Не слыхать с последним хрипом
Голос тихой тетивы.
«Неизвестно, какой он там мечник, кроме лучника, но уж певец – не лучший наверняка», – Гилморн лукаво усмехнулся и постучал.
Треньканье прекратилось.
– Я войду?
– Входи.
Гилморн вошел. Нолдо сидел в рубахе на кровати, держа свой драгоценный лук, точно это была арфа.
– Я принес нам поесть!
– Очень кстати, – Нолдо убрал лук.
– Эй, постой, – Гилморн поставил корзинку на столик и приблизился. – Я требую выкуп за еду! Поспеши, пока не остыло.
И в ответ на вопросительный взгляд Нолдо стянул с него рубаху.
– Разве я не говорил? Эту рубаха тебе не идет. Без нее – куда лучше. Или ты все стесняешься?
– Пожалел бы ты старого измученного эльда, – усмехался Нолдо, нежно совлекая с Гилморна одежды.
Не успел он уложить Гилморна на кровать, как синда скользнул на пол, на колени, усмехаясь.
– Постой. Ты должен меня кое-чем угостить.
Глядя снизу вверх, он улыбнулся еще лукавее.
– Ты краснеешь, прямо как я!
Детородный орган Нолдо, вздрагивая, поднимался навстречу его губам – и Гилморн медленно сомкнув рот вокруг горячего живого стержня.
Он старательно доводил Нолдо до дрожи, когда тот, переполненный до краев, уже не мог выдерживать сладкую пытку, готов был пролиться, – и тут же оставлял ласки, отпускал, играя. Точно кошка с мышью.
«Обед наш определенно остынет, – злорадно подумал синда. – Хотя нет. Мой-то будет горяч, с пылу с жару!»
– Прекрати же! – взмолился Нолдо.
Последнее движение губами, игра языком – и огонь, разрывавший Нолдо, прорвался наружу, пролился, обжигая.
«Какой же он горячий!»
И тут вспыхнуло, незваное, перед закрытыми глазами – жаркий костер осенней листвы, лесная заводь...
«Обещай мне, что это никогда не повторится».
«Пока ты сам не попросишь».
Другой запах и другой голос заслонили эту явь, выхватили из настоящего, зашвырнули в леса Ривенделла, в яростно-счастливое прошлое. Точно стремительное течение уволокло в глубину.
Синда поднялся, отворачиваясь. Две влажные дорожки пробежали от глаз к щекам от неосторожного движения.
Нолдо нежно провел ладонью, стирая влагу.
Вздрагивая, синда припал к его губам, раздвинул языком зубы, возвращая часть горячего семени.
– У меня тоже бывают воспоминания, – промолвил он, отстраняясь, будто бы в извинение.
Они сидели рядом, на краю постели, и смотрели в разные стороны, вспоминая каждый о своем.
– Давай, наконец, поедим. А то ведь и правда все остынет. – Нолдо взял тарелку и обрадовался: – Да нет, не остыло.
И Гилморн последовал его примеру. Они пообедали в тишине, и только в конце Гилморн вдруг рассмеялся.
– Ты всегда так смешно вылизываешь тарелку?
– Когда на меня не смотрят. Отвык от утонченности. А у некоторых человеческих племен это в порядке вещей.
– У них многое бывало «в порядке вещей», – сказал Гилморн.
– Многое, – эхом отозвался Нолдо – металлическим, бесстрастно-прохладным голосом.
Выждав, пока тень недобрых воспоминаний схлынет с его лица, Гилморн тихонько протянул руку – и опрокинул Нолдо на постель.
У них было сегодня много времени.
* * * * *
«Кажется, скоро можно будет пригласить его прогуляться в лес. Только бы он подольше не собирался в обратный путь...»
Гилморн вошел – и замер на пороге. Нолдо стоял одетый, набрасывая на плечи свой утративший цвет плащ. Его оружие было здесь же, разложено на кровати. К ногам, как верный пес, жался дорожный мешок. Еще сумка, туго набитая, стояла на столике.
– Как?! Ты... так скоро...
– Мы говорили об этом вчера. Помнишь? Ночью, перед рассветом.
– Уже сегодня, – напомнил Гилморн, прислоняясь к косяку.
«Я скоро уйду...»
Покидая его покой перед рассветом, пока тело еще хранило нежность прикосновений, Гилморн не задумывался о значении этих слов. «Скоро». Слишком неопределенно, чтобы наступить этим же утром.
– Не печалься, светлый синда. Мне пора. Я сам сказал об этом Эрмилю.
– Вот как? И когда же был разговор?
– Пару дней назад. Он пригласил меня, хотел познакомить с другими. Не с разведчиками. Те сами избегают моего общества. Но я отказался. Он не настаивал.
– Не может быть, чтобы тебя выгоняли вот так скоро.
– Я сам попросил. Он переговорил с Лаэллоном, с кем-то еще. Быть может, с самим королем. Наверняка то, что я очутился здесь в гостях, не осталось без внимания владыки Трандуила.
– Лаэллон поклялся, что не расскажет... всех подробностей.
– Как бы там ни было, меня никто не удерживал. И я воспользуюсь случаем, чтобы убраться отсюда.
– Убраться? Никто не держит? – снова его голос предательски звенел. – А я?! Как же я?
– Ты – тоже одна из причин, не последняя, что вынуждает меня уходить так скоро. А ведь это ты исцелил меня, – произнес Нолдо, садясь на постели. – Из ловушки моей памяти было два пути: отчаяние и горе. И в конце концов я бы, наверное, просто умер, утратив желание жить. Был еще гнев. Но он не держится во мне долго. Пришел бы этот мертвенный холод, бесчувствие. Но ты дал мне немного своей любви.
– И вот ты уходишь поскорее. Бежишь.
– Я привяжусь тебе.
– А я – к тебе.
– Не со мной твое сердце, – Нолдо покачал головой.
– Откуда тебе знать?
Нолдо поглядел, точно терпеливый любящий взрослый на раздосадованного ребенка.
– Так ты уйдешь?!
– Пойми. Так надо.
Гилморн оперся лбом о косяк двери. Все снова. Так внезапно. И так печально.
– Твой возлюбленный в Имладрисе тоже укрылся за соображениями долга, когда расставался с тобой?
– Откуда ты знаешь про Ривенделл?
– После плена ты год гостил в Ривенделле. Так сказал Эрмиль. Я угадал – твоя любовь в той стороне.
– Он отверг меня.
– Нет. Вовсе нет.
– Откуда ты знаешь?
– Ты знаешь сам.
Гилморн усмехнулся горько.
– Прочел по моей сережке?
– По тебе. По тебе, мой маленький светлый синда.
Гилморн повернулся, глядя в осенние, хранящие вечный стальной дождь глаза.
– А тот синда, твой возлюбленный, он погиб?
– Верно, – Нолдо уставился в пол. – Пал, защищая Дориат.
Нолдо не заплакал, но Гилморн явственно ощущал его невидимый, беззвучный плач. Он почувствовал, как в этот миг феа Нолдо истекает слезами.
– Пал, защищая Дориат от моих родичей, что служили сынам Феанора, – закончил Нолдо, точно выбил последнюю надпись на поминальном камне.
Он поднялся, порывисто и резко.
– Я соберу вещи и встречусь с Эрмилем у той калитки, через которую попал к вам. Он будет ждать, а я буду ждать тебя. Эрмиль просил передать: тебя зовет Лаэллон.
Гилморн задержался. Так надо было, чтобы Нолдо сказал что-то еще. Что-то в утешение, что-то, дарящее хотя бы тень надежды.
– Не печалься, – произнес Нолдо за его спиной. – Все когда-нибудь воссоединятся. Когда-то все беды несчастной любви разрешатся. Но не прежде, чем падет Зло.
– Ты веришь, что оно падет?
– Это очень важно – верить, что Зло будет сокрушено.
– Твоими силами? – Гилморн не смог скрыть насмешки.
– Ты прав. Сил моих немного, – ответил Нолдо тихо.
Он так больше ничего не сказал, и Гилморн, уходя по извилистому коридору, жалел о своих словах.
В сторожевом покое в одиночестве дожидался Первый из трех.
– Он уходит!
Лаэллон кивнул.
– Спешит покинуть наши края.
– Почему?!
– Не желает задерживаться у нас. Так он сказал Эрмилю. Ему здесь слишком хорошо, и он боится остаться надолго. Его место – в запустенье, на тайных тропах. Там ему нести свою службу, пока не выйдет срок.
– Нолдо сказал, кому он служит? Владыке Элронду? Хотя нет... он же сам говорил, что никому не желает служить. Действует в одиночку.
– Но Эрмиль слышал, будто бы Нолдо обронил, что обета с него никто не снял. Быть может, он все еще служит своему королю Финроду? Ведь этот Нолдо был гонцом Нарготронда. Спроси его сам. Ты как никто близок ему здесь.
Гилморн ничего не разглядел в глазах Лаэллона. Не расслышал в словах ничего, что позволило бы заподозрить двусмысленность.
– Ступай, Гилморн. Ты заботился о нем – тебе и провожать его в путь. Он просил об этом через Эрмиля.
Вот как? Мог бы попросить у него сам.
– Я провожу, – ответил Гилморн, потупившись. – Едва он исцелился, и вот уже нас покидает.
– Он первый, с кем ты по настоящему сблизился после возвращения из Ривенделла.
– Это так заметно?
– Ты словно расцвел.
«Кажется, я опять увядаю» – вздохнул Гилморн в своих мыслях, покидая сторожевой покой.
Где-то в уголке сердца продолжался медленный стальной дождь над холодными водами. Нолдо, подаривший ему радость телесной любви, поделился напоследок своей терпеливой осенней печалью.
Он прошел извилистым коридором к той самой двери, что привела его в Малые кладовые тревожной ночью, следом за крадущимися разведчиками. Теперь дверца была открыта, в проеме виднелась тепло светящаяся утренняя листва, закрывавшая вход от посторонних глаз.
Нолдо должен был дожидаться его в отдалении, у Старых Деревьев, и Гилморн зашагал туда.
Вот Старые Деревья, и Нолдо в старом плаще у могучих стволов. И никого рядом. Только они вдвоем на незаметной тропинке, уводящей на северо-восток.
Нолдо улыбался, взвешивая на руке тяжелый дорожный мешок.
– Мне тут надарили в дорогу. Эрмиль передал. Жаль, Лаэллон с Иеллосом так и не явились.
Гилморн почти не заметил шип, царапнувший сердце, едва прозвучали эти слова.
– Лаэллон... – произнес синда. – Всего один-единственный звук. Лаэллин. Так звали того эльда, чья жизнь была куплена у меня за согласие стать подстилкой. Он был свидетелем. Он видел, какая цена была уплачена. Как тяжело он страдал, оказавшись на свободе. Его потом долго выхаживали. Странное совпадение. Ты не находишь?
– Лаэллин... Лаэллон... Нет, – сказал Нолдо. – Имена совсем не похожи.
– Они все еще не смеют взглянуть тебе в глаза. Ни Лаэллон, ни Иеллос. И даже теперь, когда ты уходишь. Эрмиль узнал о твоем несчастье с их слов. Ему легче не выказывать переживаний. Сочувствие бывает таким тяжелым!
– И все же мне жаль. Я хотел бы увидеть своих спасителей. Побеседовать с ними. Хоть немного.
– Когда-нибудь представится случай, – заметил Гилморн. – Арда простоит еще долго.
– Я не буду рассматривать это как насмешку, – улыбнулся Нолдо. – Поблагодари, пожалуйста, от меня всех троих еще раз. Лаэллона и Иеллоса. И Эрмиля. И... – Нолдо взял руку Гилморна и припал к ней губами, – ...спасибо тебе, светлый синда! Ты согрел меня.
Гилморн пристально посмотрел в его глаза.
– Согрел своим телом?
– Ты отогрел мою феа. Устояв пред горем, я мог лишиться чего-то очень важного. Чего-то, без чего нам легче выдерживать боль, но уже не достичь чистоты искренней радости. Веками я терял это по крупице. И едва не утратил вовсе, той страшной ночью. А ты подобрал и вручил мне назад. Спасибо тебе.
– Идем, – вздохнул Гилморн. – Я провожу тебя до самой границы.
Они шагали среди могучих вековых буков. Потом забрели в смешанный лес. Гилморн то и дело ловил себя на стремлении увести в сторону. Тропинка петляла, путалась. По ней, зачарованной, не так-то просто было найти обратный путь непосвященному в тайны лесного королевства Трандуила. Но, сколько бы она ни кружила, тропа эта упорно уводила его Нолдо прочь из Лихолесья. Сколько всего мог бы показать ему Гилморн в родном лесу. Сколько уже планов он тайком наметил с того дня, как они, наконец, соединились роа. И вот все рушится. Да еще с его же участием.
– Почему ты не пожелал задержаться? Хоть ненадолго.
– Чем дольше я здесь пробуду, тем мучительнее будет покинуть тебя, и твой дом, и этот прекрасный уголок леса.
– Ты уходишь из-за меня? Из-за того, что не можешь принять такую любовь?
– Я принял «такую любовь» у рубежей Дориата, еще до того, как сильмарилл вправили в Наугламир. Но там, за морем, в тени послесмертия, ожидает тень. И я явлюсь к ней.
– А если эта тень уже покинет Чертог Ожидания и облечется в плоть?
– Мы соединимся. Это свершится. До того, как падет Арда. Или после. Это свершится.
– Но ты не хранил ему верность.
– Что ты хочешь назвать этим словом? Я храню любовь.
– И ко мне? Ко мне сохранишь ли ты хоть что-то?
– Не спрашивай о том, кого любят сильнее. Здесь невозможно измерить! И не пытайся.
«Осень подступает, – думал Гилморн. – Ее пока не видно. Но она уже здесь».
Он вспомнил разговор незадолго до того, как покинул Ривенделл. Покинул не по своей воле – и все-таки по своей.
«Давай уедем вдвоем... поселимся в лесу, там, где никто не станет нас беспокоить... никто не станет задавать вопросов, смотреть на нас с подозрением... только ты и я, и больше никого...»
«...я не могу покинуть Имладрис, только не сейчас, в преддверии войны с силами зла...»
Да, скоро деревья вспыхнут в осеннем пожаре... И память осени их расставания снова будет бродить рядом с ним, по заповедным тропинкам, укрывшимся облетевшей листвой.
«А его, что за долг заставляет его убраться от меня подальше?»
– Отправляешься назад, на свою собственную войну, – промолвил Гилморн. – Войну в одиночку?
– Возвращаюсь на службу, – усмехнулся Нолдо.
– На службу?! Ты же говорил, что никому не служишь, не желаешь служить!
– Служу, – промолвил Нолдо. Очень серьезно он произнес эти слова, хотя тон их был самый обычный. Гилморн почувствовал: за ними для Нолдо кроется очень много.
– Своему государю Финроду? – произнес синда севшим голосом. – До сих пор? Он давно мертв.
– А может, давно жив? – возразил Нолдо. – Я говорил с людьми Нуменора до их падения. А те – с эльфами Тол-Эресса. До меня доходили кое-какие слухи. И сердце мое оживало. Во мне возрождалась эстель. Она есть и в тебе. И она очень сильна. Быть может, ты этого не замечаешь, но ты действительно Светлый Синда.
Гилморн чуть смущенно улыбнулся.
– Вопреки татуировке-дракону, что засовывает хвост между моих ягодиц?
– Ты все отшучиваешься. Я понимаю, быть может, лишь отчасти, что стоит за всеми твоими колкостями. Прошу, не старайся ранить себя.
– Ранить? Ты так и не узнал меня. На самом деле.
– Ты меня тоже.
– Но ты ведь уходишь. Возвращаешься на службу к Финроду, хоть его уже давно среди нас нет.
– Нет. Уже не к Финроду.
– Так кому же?! Своему синда, что... прости, что дожидается в Мандосе?
– Именно, «дожидается в Мандосе». В отчий край я вернусь этой дорогой. Мы все туда вернемся. Но ты и твой возлюбленный, я верю, явитесь на бессмертный берег живыми. Я верю. Где-то есть место для вас двоих.
– И все же, не моему возлюбленному я служу, – сказал Нолдо после короткого молчания. – Не тени, что затерялась ныне среди других теней необъятного Чертога Мертвых.
– Так кому же?!
Нолдо лишь молчал в ответ, шагая рядом, по едва заметной тропинке.
В Лихолесье, крадучись, ступала ранняя осень. Еще не было явных перемен в облике леса, но ее тень уже притаилась в тени вековых деревьев, в кронах совсем юных саженцев.
– Смотри! – произнес Нолдо. – Желтая листва среди зеленой листвы. Словно ранняя седина смертного.
Протянув руку, он сорвал первый пожелтевший листок с молодого зеленого клена. Именно он, единственный, привлек внимание осеннего Нолдо.
Они брели дальше, молча ступали по едва различимой тропинке. Каждый шаг приближал к расставанию. Там, дальше на северо-востоке, Гилморн это предчувствовал, солнце занавешивала пелена туч. Там собирался дождь. Первый осенний дождь.
– Останься, – прошептал Гилморн чуть слышно.
– Не смею. Не могу. Мой путь ведет меня дальше.
Нолдо осторожно коснулся губами его губ. Но то был лишь поцелуй расставания.
– Прости. Твое пламя пылает не по мне. По другому.
В этот миг Гилморну показалось, будто дракон на его спине шевельнулся.
– Нет! – поспешил Нолдо, увидев, как кровь вмиг отхлынула от его лица. – Я не о том человеке, что оставил на тебе свои знаки. Я – о нем.
И пальцы Нолдо коснулись мифриловой сережки, украшенной аквамарином.
– Этот предмет исполнен с великой любовью. Я чувствую в нем ее след. И ты носишь с собой частицу любви.
– Это не та любовь. Вовсе не та, что нужна мне!
– Взгляни на меня. Выслушай. Запасись осторожной надеждой и спокойным терпением. Мне легче говорить, я уже не юн, и, кажется, порядком поостыл за века, хотя порой пламя во мне вспыхивает и горит яростнее, чем прежде. Но я знаю, о чем говорю. Просто верь мне. Когда-нибудь вы соединитесь.
– Как Амрот и Нимродэль, – синда не удержался от этой колкости, хотя было она, скорее, в его же собственный адрес. Похоже, Нолдо и так это понимал.
– Когда-нибудь все обретут свое счастье.
Гилморн, наконец, поднял взгляд.
Серые глаза Нолдо отчего-то стали теплее. Словно сквозь дождь, сквозь окно истаявших облаков на холодные озера упали слабые солнечные блики, согревая своим светом отрешенную стальную гладь.
– Когда я смотрю в твои глаза, – промолвил Гилморн, – я почему-то всегда думаю о дожде. Словно птица, парящая над затуманенной землей, над северными водами, я вижу этот дождь. Неторопливо оседающую водяную пыль, напитавшую небо.
– Дождь?! – Нолдо улыбнулся. – Miste, rosse.
– Это смешно?
– Нет. Меня так зовут. Вернее, звали когда-то. Так нарекли приютившие меня синдар, что стерегли Дориат. Ангросс. На языке нолдор – Ангайнамисте. Хоть я давно уже говорю, в основном, на вестроне.
Железный Дождь.
– Ангросс?
– Да, а теперь иногда зовут просто Дождь, на вестроне. Две стороны одного имени. Дождь. Железный. Я ведь вовсе не железный, хотя могу вызвать смертоносный стальной ливень из стрел. Я люблю бродить под дождем. Дождь за меня плачет. А теперь и ты.
– Я не плачу. Просто глаза слезятся.
Нолдо коснулся его влажных ресниц, стирая слезы – и провел влажными пальцами по своим векам.
– Ну вот, теперь и я плачу.
Гилморн невесело рассмеялся.
– Уже не помню, как давно я не лил слез, – произнес Нолдо. И тусклые блики на стальной водной глади угасли. – Мне пора. Прощай. Я знаю, ты будешь помнить мои слова.
Он резко повернулся, и, не оборачиваясь, зашагал прочь, на север.
Некогда зеленый, а теперь бесцветный, вылинявший до серого плащ мелькал, удаляясь, в редком подлеске, где висели утренние хлопья туманной пряжи.
Он вспомнил Имладрис. И рука сама собой коснулась серебристого колечка, продетого в ухо.
«Рано или поздно все мы уйдем в Валинор. Но этот отправится не по морю. Он в чем-то приблизился к пониманию смертных. Он так же знает: его смерть неотвратима. И принимает это, как должное. Таков его путь».
Дождь. Медленный осенний дождь над холодными водами. Нескончаемая печаль, что сделалась тенью самой жизни. Долгое ожидание смерти. Он вернется на свой Запад, что станет убежищем для синдар, а для него изначально был отчим домом. Пускай эта «другая дорога» окажется покороче.
Гилморн всхлипнул – и зло усмехнулся сквозь слезы. «Оказывается, я все еще плачу! Сам язвил в адрес других, когда видел в их глазах такое навязчивое сочувствие, эту смесь участия, жалости и подозрительности, – а теперь издеваюсь и над собой!»
Лаэллон неслышно подошел и встал рядом. Осторожно коснулся его плеча.
Гилморн обернулся. Странный был взгляд у Лаэллона. Непривычный. Как будто в нем теперь было некое понимание. Взгляд этот, прежде какой-то скользящий, поверхностный, все какой-то неуловимый, с самой поры его, Гилморна, возвращения домой, – теперь стал открытым, прямым.
– Значит, бывают и те, кто способен жить дальше, – прозвучали тихо слова Лаэллона.
Гилморн вздрогнул. Этот удар обрушился внезапно. Неважно, нарочно или нет, но пришелся он точно в цель. Гилморн чувствовал, как стремительно отхлынула кровь от его лица. Он попробовал отвернуться, но Лаэллон взял его ладони в свои, заглянул в глаза и так же тихо сказал:
– Спасибо тебе.
Словно опасаясь, что Гилморн уловил лишь то, что было на поверхности его слов, Лаэллон произнес еще раз:
– Спасибо.
Ничего особенного вроде бы не прозвучало. Но юный синда почувствовал, как сама собой слезает с лица эта назойливая маска, сотканная из показного легкомыслия, отрешенной холодности и язвительного веселья. Быть может, когда-нибудь она ему еще пригодится, но... она перестала быть столь необходимой.
Он стоял с открытым лицом, спокойно и просто глядя в лицо Лаэллона. Непрозвучавшие слова, что так и повисли над ним той ночью, когда Нолдо был доставлен в сердце лесного королевства, что так и висели, норовя обрушиться всеми сбывшимися страхами, навсегда угасали в ясном послеполуденном свете. Вопросы, что так старательно ему не задавали, взгляды, так явно ненаправленные на его проколотое ухо...
Все это испарилось, растаяло следом за остатками утреннего тумана.
Гилморн улыбнулся, одними лишь глазами, накрыл руку Лаэллона своей и медленно, едва заметно кивнул.
@темы: Слеш, Ориджиналы.