Маленькие зарисовки. Сказ одиннадцатый.
Название: Маленькие зарисовки 11. Метаморф.
Автор: Ейный глюк (eingluyck)
Бета: Word 2007
Фендом: Ориджинал.
Рейтинг: маленький R , фентези, флафф, немного ангста.
Пейринг: М/М.
Размер: короткий рассказ
Статус: готов 21.06.11
Размещение: ТОЛЬКО с согласия автора.
Саммари: Страшная сказка о том, к чему может привести необдуманно длительный отпуск. Работать ведь тоже кто-то должен, не так ли?)))
Метаморф.
Я крался меж веток, так осторожно, что ни один лист не шелохнулся. Великое искусство – пробраться незаметно, не потревожив вездесущих птиц, насекомых, стелиться по земле, неслышно переставляя лапы, слиться с лесом, с его душой и телом, позволяя солнечным бликам теряться на пятнистой шкуре, разделяя мой образ на множество штрихов и точек, так, чтобы ничей глаз не сумел собрать его воедино, вплоть до самого последнего момента. Подкрасться беззвучно, незаметно, как легкий туман, и внезапно напасть, упиваясь ужасом добычи, хотя, частенько добыча и испугаться не успевала. Если ее долго пугать – вкус мяса станет горьким, потому, свежая, непуганая жертва всегда ценится выше. Уже много времени я охочусь для себя сам, обходясь без остальных. С одной стороны – никто не мешает, да и делиться не нужно, а с другой…Порой бывает скучно, и очень крупную дичь в одиночку сложно съесть. Но пока я в рассвете сил, прибиваться к группе не вижу ни малейшего смысла.
Сегодня я был не слишком голоден, так как вчера завалил небольшого оленя у водопоя, а есть я мог и каждый день, и раз за пару недель, все равно, сил не терял. Так что сейчас меня гнал лишь инстинкт и любопытство, от которого никак не мог избавиться. Легкий странный запах тревожил, горя в носу и на языке, незнакомый и такой привлекательный, что я, случайно поймав его, вынужден был следовать, отслеживая его верхним чутьем, пока запах не стал настолько насыщенным, что уже и принюхиваться не нужно. Странный аромат уверенно вел к границе территории группы и ничейной земли, куда уходили молодые, или изгонялись отверженные. И судя по всему, пока никого, кроме меня он не привлек. Значит, воспользуемся случаем и узнаем, что же это такое.
Судя по утихшим сверчкам, объект, оставлявший будоражащий меня шлейф, находился уже в пределах видимости. Впереди пролегал неглубокий овражек, по дну которого протекал мелкий ручей, пересыхавший в зной. Но сейчас, еще в самом начале лета, он оставался полноводным и свежим. Стенки овражка поросли густой травой, и слегка примятые следы показывали путь объекта. Нюх я перекрыл еще на подходе, чтобы не расчихаться. Потому, руководствуясь лишь слухом и зрением, медленно подполз к краю. Но стоило мне лишь бросить взгляд вниз, как я понял, что осторожничать в данном случае смысла не имело. Почти у самой воды, чуть не добравшись до нее, лежал двуногий, прямоходящий, в изорванной и местами окровавленной верхней одежде, он лежал ничком, вывернув голову, скрывая лицо под копной длинных пшеничных волос, изгвазданных не хуже одежды. Чудненько! И что этот «подарочек» забыл в самом сердце Сумеречной чащобы? Умирать собрался – так мог бы и другое место поискать, не на границе группы. Если пришел один, следом обязательно придут и другие. Прощай покой и мирная жизнь, а если это ничтожество сожрет группа… Придется искать другой лес. Двуногие не оставляют своих никогда, если найдут его тело, то вытравят всю чащобу, сожгут и перепашут. А я только тут обустроился… Обидно до кончика хвоста. И тут я совершил самую большую в своей жизни промашку. Нюх открыл, да еще и вздохнул полной грудью. И меня пришибло к земле. Потому что я вспомнил этот запах!
Запах клетки и страха, грязи, боли, сквозь который тонкой ноткой пробивался аромат двуногого, нежный, свежий, таящий на языке, древесно-цветочный… Клетку я запомнил навсегда, этот ржавый привкус металла и крови, его так просто не вытравить из памяти, что бы не делал. Значит, двуногий – беглец, и искать его станут вдвое сильнее, что совсем нам не подходит.
Или уходить отсюда, пока те и другие не хватились, искать другой лес, или…Может прикопать его неподалеку? Чтоб и косточки не осталось? Нет, не пойдет. Двуногие придут с собаками, следопытами… Проклятье! И еще два проклятья на мое безбашенное любопытство, придется тащить к себе, выхаживать и гнать его отсюда к такой-то матери. Или группе оставить? Не-ет. Тогда точно из леса уходить, а я себе только что такое жилище устроил, почти месяц восстанавливался. Обидно. Досадно, но ладно. Посмотрим, что у нас тут.
Прислушиваясь к лесу, я осторожно спустился к воде, и, прихватив зубами за тощее, костлявое плечико перевернул свою неожиданную находку лицом к небу. Ффу! Ну и вонь от него, тха… И физиономия вся грязная, не разобрать, что под земляной маской. Пришлось переворачивать, брать за шкирку и немного прополоскать в ручье, растопырившись на обоих берегах. А водичка ничего – бодрящая! Чуть лапы не замочил, вытаскивая эту груду костей на бережок к травке, чтоб не сильно изгваздался, мокрый. Судя по нервному подергиванию, двуногий от водных процедур пришел в себя и пытался спастись от утопления. Ну-ну, в такой луже утонуть, это еще суметь надо. Перевернул его лапой. Скептически оглядев полученный результат, вдохновился. Двуногий оказался молодым еще детенышем, на его поцарапанной худенькой мордочке, кроме стрельчатых пшеничных бровей, пушистых ресничек, и облепивших бледную кожу мокрых длинных локонов, никакой иной растительности не обнаружилось. А вот ярко-серые в голубизну глаза – на пол-лица, с выражением панического ужаса, были дивно хороши.
Давненько меня так полноценно не пугались! Правда, от двуногих несколько последних столетий старался держаться подальше, так что весь этот заслуженный ужас сейчас приятно согревал мою гордость.
Мелкий трясся так, будто в лесу зима настала. Ну, боится – хорошо, голос отнялся, великолепно, никто не услышит и не прибежит. А вот ветками зачем так шуршать, словно стадо оленей к водопою ломится? Это уже сигнал. А на границе такой сигнал воспринимался однозначно – кто успел – того и трофеи. Ну, раз он в себя пришел, значит, тащить его не придется, своим ходом пойдет. Встав напротив его побелевшего лица, я тихо зашипел. Двуногий сразу дрожать перестал, и дышать, по-моему, тоже. Потихоньку напирая на него, а заставил его отползти к самому пологому месту оврага и выбраться из него. Кошмар! И все это задом наперед, практически на ощупь! Талант просто.
Загнав детеныша прямо к раскидистому дереву, заставил его подняться на ноги, но безжалостно пресек попытку забраться на ветки, придержав его щиколотку зубами. Теперь моя задача упростилась. Пощелкивая зубами в иных местах и порыкивая, я гнал двуногого в нужную мне сторону, параллельно скрывая его следы длинным упругим хвостом, железы которого выделяли одно мерзкое соединение, напрочь отбивавшее желание любого следопыта, начиная от собак и заканчивая более грозными хищниками. Люди не найдут ничего, да и местным обитателям вовсе не нужно знать о нашем пребывании в пограничной местности.
Судя по легкой хромоте и дерганным движениям, детеныш истратил уже почти все свои и так жалкие силы, его все сильнее качало. Спотыкаясь, он падал несколько раз, но я подгонял его и он, упрямо сцепив зубы, ковылял дальше, оглядываясь через плечо. Упорный.
Может и не зря я все это затеял.
Наконец, мы почти пришли, когда двуногий, зацепившись за очередной корень, рухнул лицом прямо в кипу высокой травы. Утомленно перевернувшись, он сел, опираясь о каменный выступ небольшого скального образования, и, подтянув к себе изодранные ноги, упрямо уставился на меня. Из прокушенной губы по подбородку текла кровь, и он, облизнувшись, тихо сказал, не скрывая в голосе вызова:
- Все! Больше я не могу. Можешь меня прямо тут разделать, или тащи дальше сам.
Я насмешливо фыркнул. Нужен он больно, кости потом из зубов не выковыряешь. Но дальше тащить и не требуется, мы почти на месте. Приблизив к нему морду чуть справа, я звонко клацнул зубами около его лица, заставив его отпрянуть. Мои расчеты вполне оправдались, подавшись влево, он отскочил и провалился спиной прямо в скрытый лаз моего жилища. Так как вход был пологим под небольшим углом и расширялся к низу, двуногий вполне благополучно прокувыркался до самого логова, растянувшись на мягком сухом песке. Я старательно обмел все наши следы и проник внутрь, вслед за своим новым постояльцем. Добро пожаловать.
Правда, гость радости так и не проявил. Он лежал тихо, раскинув ободранные руки, и, кажется, вновь потерял сознание. Что ж, мне же спокойнее, философски подумал я, подтаскивая его за шкирку к травяной лежанке. Мля. Ручей не сильно помог, от гостя все еще «фонило». Придется ему со своими лохмотьями попрощаться. Ободрать с него остатки одежды большого труда не представляло. Эти тряпки уже и так на ладан дышали, думаю, он сильно по ним убиваться не станет. Правда, сапоги и штаны я постарался снять более-менее аккуратно, сапоги – то ничего, а вот штаны пару раз прокусил. Неудобно со всеми этими завязками зубами разбираться. Штаны прикопал в углу коридора, чтоб не так воняли, сам не знаю, зачем. А сапоги стащил в угол, и, отплевываясь, напихал в них мяты с полынью, чтоб «проветрить». Всю прочую амуницию уволок подальше в лес и там зарыл, скрыв следы.
Вернувшись, полюбовался на причудливую «карту» синяков и ссадин, длинных порезов, ожогов, уже запекшихся и свежих, выглядевших на костлявой тощей фигурке несколько фантастически. Неплохо над двуногим постарались его родичи. В чем душа держится – непонятно. Ладно, надо его хоть прикрыть, а то вон – уже синеть начал. Достал из отнорка хорошую оленью шкуру, натянул на гостя, подоткнув носом в некоторых местах.
Пока он тут в обмороке валяется, надо бы ему еды какой словить, а то так и окочурится с голодухи.
На моей территории хищников, кроме меня не осталось. Питался я не часто, потому дичь успешно плодилась, и отловить пару кроликов – пустяк, мгновение и пара свернутых шеек уже забила мне пасть. А вот по приходе в логово, передо мной во всей красе встал вопрос: «готовить, или оставить все как есть?» Нет, я-то все ем в сыром виде, а вот детеныш… не припомню, чтобы двуногие занимались сыроедением. Значит, готовить.
А с лапами и хвостом много не наготовишь. Дилемма. Придется принимать вторую форму, идиот, и зачем мучался, зубами детеныша раздевал? Ладно, горбатого только могила исправит, кажется, так двуногие говорят. Придется вспомнить былые умения. Ох-хохо…
Мгновенное мышечное напряжение, выламывающая дикая боль в суставах, аж в глазах потемнело, впрочем, в пещере и так не солнечный день… Омерзительно чувствовать, как густая шерсть втягивается под кожу, гладкую и неприятно бронзовую, а шерсть на голове резко удлиняется, густыми черными прядями завешивая глаза. Непривычно ослабевает зрение, теряя половину красок, от обоняния остается едва четверть, слух… как у глухаря на токовище… Тьфу пакость какая. Теперь ничего не слышу, почти ничего не чувствую, а вижу… так себе. Хорошо, что жилище защищено, иначе несдобровать нам с найденышем. А в пещере и впрямь темновато. Да и не жарко, потому, обмотавшись еще одной шкурой, благо у меня их солидный запас, вытаскиваю из углового отсека кучу хвороста и с помощью трута, кремня и чьей-то матери, наконец, разжигаю огонь. Отблески костра оживляют мрачные своды, потерявшие свою прелесть вместе с уникальным зрением. Да, а вот без когтей кроликов не разделать, и зубы – оставляют желать лучшего. Все я забыл давно, и лишь творец знает, как не хочется вспоминать! Где у меня тут арсенал? Нахожу нож и приступаю к разделке. Привычно стягивая нежные шкурки, вспоминаю, остались ли еще рамки для просушки, и пока жарятся тушки, нанизанные на металлические прутья, соскребаю жир с кожи и растягиваю шкурки на просушку.
Убойный аромат печеной крольчатины скользит по полу пещеры, проникая во все щели, и достигает моего травяного ложа. Детеныш беспокойно задергал носиком и пришел в себя. Еще бы! Божественный аромат кролика на травах и мертвого поднимет, усмехаюсь я про себя, задумчиво глядя в костер. Пламя, я не боюсь его, оно завораживает своей игрой, постоянной сменой обликов; оно подобно мне, опасное и такое притягательное…
Странно, но теперь двуногий вовсе не опасается меня, лишь недоумевает, куда подевалась вся его одежда. Ему непривычно чувствовать окружающий мир обнаженной кожей, и он заворачивается плотнее в укрывавшую его шкуру, пошатываясь, идет к огню, ведомый чутьем и голодным урчанием пустого желудка.
- А… где зверь? – его голос, звонкий, можно сказать музыкальный, еле слышен сейчас. Слабость и крайнее истощение, не удивительно.
А вот я… речь дается мне с трудом, отвык. Потому стараюсь погасить рыкающие нотки, но голос подводит и бархатная хрипотца проскальзывает почти в каждом слове.
- Ушел. Пока ты... здесь, тебе … не следует его опасаться. Есть будешь?
Мог бы и не спрашивать. Его желудок радостно мне отвечает. Двуногий краснеет так, словно его в кипяток макнули, предательский румянец заливает его лоб, щеки, шею и даже обнаженную грудь, виднеющуюся в прореху шкуры. Зверь внутри меня радостно ворчит, глупый, ему нравится этот двуногий. Хорошо, что его запах так сильно меня теперь не будоражит, хоть какая-то польза от потери нюха.
Кролики почти готовы, снимаю одного, поменьше, разрываю его дымящуюся, истекающую соком плоть и протягиваю ножку детенышу. Он, смешно обжигаясь, перехватывает мясо из одной руки в другую и нетерпеливо впивается зубами. Урчит, пережевывая, почти как звереныш. Смешной. И сейчас, наевшись, он конечно захочет пить. Встаю, ловя серую молнию его взгляда, ухожу в другой отнорок и возвращаюсь с кувшином. Там у меня небольшой источник родниковой воды. Ничего кроме воды я не пью, двуногому придется смириться с этим, или подыхать от жажды.
Слабый он еще, неудивительно, что объевшись с одной малюсенькой ножки, и напившись из кувшина, начинает клевать носом, тщетно стараясь не закрывать слипающиеся глаза. Я вздыхаю, снимаю второго кролика и складываю остатки мяса в лопухи, убираю их в холодный отсек. День пролежат, может и два. Сам я есть пока не хочу, потому подхватываю двуногого на руки и несу к лежанке, попутно облизывая его тонкие пальцы, пахнущие жареным мясом. Детеныш почти спит, лишь смешно морщится, когда я облизываю его мордочку. Сейчас пусть спит, завтра придется устроить помывку.
Уложив его на лежанку, ложусь рядом сам, и укрываю нас парой шкур. Когда костер прогорит, в пещере не будет слишком холодно, но и жарко не будет точно. Не хватало еще простудить найденыша.
Что-то я слишком заботливый стал, мелькает подленькая мыслишка и уходит в сон.
Микаэль фон Вайяс.
Безграничное отчаяние переполняло меня. Опять вокруг глумящиеся масляные рожи, толстые прутья клетки, ненавидимые всеми фибрами моей души, и единственные, служащие преградой этим мерзким рукам. Можно забиться в глухой угол и хоть ненадолго избавиться от липких гадких прикосновений, вызывающих отвращение, вплоть до рвотных спазмов. Но это пока одному из его собутыльников не приходит в голову оригинальная идея – взять кочергу, и не важно, что ей всего пару минут назад мешали угли… Мерзкий запах паленой плоти и мой животный вопль вызывает дикий хохот. Скоты нашли себе новую игру, да вот просчитались немного. С обмякшим обморочным телом уже не так интересно. Оно не кричит, не отбивается, ему все равно. Поэтому барон зовет лекаря. Но лекарь – всего лишь местный эскулап, а не божественный целитель, потому привести меня в сознание он не способен, по крайней мере, сейчас. И потому разъяренный барон бьет по физиономии уже лекаря. Такими кулаками только сваи забивать, а уж пожилого задохлика – так вообще выносит из зала вместе с дверями. И в этом мое счастье, так как лечить меня пока некому. Мой обморок, плавно переходящий в душный кошмарный сон, длится несколько часов. Безоблачное счастье – это драгоценное время в мире моей мечты, где нет места барону фон Хорку, его непобедимой армии, где все еще жив мой бедный отец… А я свободен и счастлив.
Но и оно закончилось очень быстро. А пир по случаю победоносного шествия армии фон Хорка длится уже неделю. И сколько еще будет длиться, бог знает, вернее демон, так как бог уже давно закрыл свои глаза и отвернулся от нашей страны, оставив княжества, погрязшие в кровавой междоусобице. Соседи, рвущие друг другу глотки, в ужасе разбегающиеся крестьяне, выжженная земля и разоренные поместья. Реки переполнились кровью, и кому какое дело до последнего из рода Вайяс, когда людей целыми городами вырезают?
Мне осталось уже не долго, я верю в это, и лишь вера пока поддерживает меня, хотя все чаще хочется просто перегрызть на руках вены, но, думаю, такой радости мне не позволят. Так как стоило лишь прийти в себя, как мою клетку несут обратно в пиршественный зал некогда родного замка.
И очередная пьяная опухшая рожа качается перед глазами, утробно икая.
- Какая милая мордочка..ик… а не побаза..позаба..виться ли нам?
И я, окаменев от ужаса, наблюдаю, как эта мразь трясущейся рукой пытается развязать завязки на своих штанах.
И лишь леденящий душу голос барона разрезает общее оживление, вгоняя меня в пучину отчаяния:
- Ффу, виконт, вам не стоит мараться об эту вонючую падаль, для развлечения тут еще остались девушки… - сумасшедшая ухмылка, - ладно, уже женщины. А для щенка сойдут и собаки.
Новая идея проходит на «ура». И вся толпа с пьяными воплями тащит мою клетку на двор, к псарне. Я сквозь вату слушаю их идеи, и мне становится тошно, что не успел разбить свою голову о прутья клетки, но и сейчас еще не поздно…
- …найти течную суку и помазать этого…и к кобелям, пусть вы*бут щенка!...
- …а чтоб не дергался – к колышкам привязать, на четвереньках…
- …раздеть предварительно? А зачем? Они его и так на клочки…
И шумная радость толпы. Я закрываю глаза и примериваюсь к самому корявому пруту виском, чтоб уж наверняка. Моей отлетевшей душе будет уже все равно, что станут творить с ее бывшим вместилищем. Но барон зорко следит и оглушает меня метким ударом черенка хлыста меж прутьев. Господь всемогущий! Прибери мою душу…
Вверх, вниз, справа – налево, меня качает и подбрасывает на ухабах. Я еще чувствую на себе одежду и вздыхаю облегченно, но тут конь, через седло которого я перекинут, шарахается в сторону и я больно ударяюсь животом, на некоторое время теряя способность дышать. Зато слышать еще могу. И из окружающих меня ругательств, с тихой радостью понимаю - затею с собаками постигла неудача ввиду того, что собутыльники барона от скуки перестреляли всех окрестных собак еще в первые три дня, за пьянкой позабыв об этом. Зато теперь я участвую в баронской охоте на границе нашего владения и обширных лесных угодий.
На небольшой полянке меня скидывают на землю, радостно гогоча, наблюдая за тем, как я пытаюсь встать на задеревеневшие ноги. Почти всю неделю просидев в тесной клетке, где невозможно вытянуться в рост, я с трудом могу разогнуться, а от голода и слабости голова становится легкой как облачко, и окружающий мир плавает в тумане.
Почти не слыша напыщенную речь барона, я стараюсь зацепиться взглядом хоть за что-то, внезапно воздух становится комом у меня в горле, когда я вижу тот самый старый дуб, что отмечает границы подходов к Сумеречной чащобе. Вдоль этой границы мы ездили как-то, когда отец знакомил меня с будущими владениями. Если есть бог на небе, и я смогу ТУДА пробраться, то перспектива сдохнуть от хищных клыков гораздо более меня прельщает, нежели доставить такое удовольствие убийце моего отца. А если судьба захочет напоследок показать мне свою милость, то местные обитатели смогут поужинать и частью баронских охотников. Люди НЕ ходят в Сумеречную чащобу. Вернее, оттуда НЕ возвращался никто. Никогда.
О, щедростью барона фон Хорка мне даровано целых полчаса форы. Что ж, если учесть отсутствие охотничьих собак – его подарок просто бесценен. И я бегу, откуда только силы берутся, задыхаясь и падая, почти ничего не видя перед собой, пока на моем пути не встречается овражек…
Метаморф.
Странные сны у детеныша. Неужели за столько лет двуногие совсем потеряли голову? Раньше они своих детенышей берегли, а сейчас… Впрочем, если у них ВОЙНА, то в борьбе за территорию стая всегда уничтожает детенышей своего врага, чтобы не выросло новое поколение, способное всадить клыки в шею неудачно повернувшегося нового хозяина. И двуногие от стаи недалеко ушли. И если все так… Мое спокойствие подвергнется опасности.
Вновь вернуть все на круги своя… Отринуть покой, одиночество и забытье…
Последние года – десятилетия – столетия – словно затишье перед бурей. Я знал это всегда. Это знание сидело глубоко внутри, погруженное в глубокий сон, но всегда снаряженное, как смертельное оружие в лапах двуногих прямоходящих.
Я так долго пробыл здесь и в этой форме… Что попросту позабыл все, что еще мог помнить, растворился в лесу, пропитался звериным духом – чистым и искренним даже в своей злобе. Звери не лгут. Звери всегда честны, даже перед смертью.
Детеныш повернулся и уткнулся носиком мне в бок. Его теплое дыхание разбудило внутри меня нечто, чему я уже не помнил названия. И от этого рождалось странное чувство – щемящее и опасное. Я лучше перекинусь…
Тут этот… закинул на меня свою ногу и бедром я ощутил горячую упругость его возбужденного тела!
Рука самопроизвольно улеглась на его поясницу, сползла ниже, а он заскулил и потерся об меня, попытавшись обхватить еще и рукой.
А у меня уже столетия никого не было! И этот особенный аромат, он проникал прямо в голову…
С рычанием я обернулся, а детеныш, потерявший опору, захныкал, но так и не проснулся, свернувшись у меня под боком в комочек, наконец угомонился.
Наутро детеныш уже не пугался, правда, проснувшись, сначала не мог понять – откуда тут черный мех и чуть хвост мне не оторвал, но затем, с уважением оценив мои клыки, предупредительно оскаленные, аккуратно положил хвост на лежанку, и тихо сполз с нее. И так бы и полз, но я легонько прижал его лапой и вылизал мордочку, плавно спустившись на шею и впалый животик – там оказалась такая нежная кожа! Мелкий совсем осмелел и попытался отбиться, но вымыться ему придется, потому, зашипев, когда он вцепился мне в ухо, я обернулся, (уже достаточно быстро – тренировка сказалась) и прихватив пораженного до глубины души детеныша, поволок его к небольшой промоине внутри бокового грота, залитой водой.
Плеск, умопомрачительный визг - и пол дела сделано.
Спустя некоторое время я оказался вознагражден чисто отмытым и чуть посиневшим детенышем, парой царапин и легким звоном в ушах.
Микаэль фон Вайяс.
Эти несколько дней, что я провел в пещере, загнанный, словно олень черным хищным монстром, на поверку оказались самыми счастливыми и спокойными для меня за последние годы. Я уже не понимал, почему так сильно испугался его в первый раз, но сейчас, когда мы спали каждый день вместе, после того примечательного купания, когда он впервые превратился прямо на моих глазах в высокого мускулистого черноволосого мужчину с красивым лицом породистого хищника…
Мне казалось, что открылось второе дыхание. Я снова хотел жить! Чувствовать его крепкие руки на своем теле, когда он спал в облике человека, или нежиться о мягкую черную шерсть, когда он становился монстром. И полное ощущение абсолютной свободы и безопасности, уже давно позабытое. Вот только в лес не пускали меня.
Раз в несколько дней, мой хозяин убегал в зверином облике на охоту. Мне же велено было сидеть в пещере. Облачившись в выстиранные штаны, который мой заботливый хозяин не успел выкинуть и жилетку из шкуры оленя, я занялся уборкой – все равно делать было нечего. И тут заметил, что дров у нас почти не осталось. Хозяин все дрова на меня извел. Сам он жареной дичи не ел, а я благоразумно не спрашивал, почему. Так что дрова – это явно по моей части.
Ведь ничего же не случится, если я отойду ненадолго, за хворостом. Заодно и травок может каких наберу…
Только отойдя уже на достаточное расстояние от пещеры, вход в которую оказался настолько изумительно замаскирован, что я попросту его потерял, понял, что заблудился. Сначала я не сильно переживал, думал – сумею вернуться по собственным следам, отец ведь учил… Отец! Сердце с новой силой пронзила боль. И отомстить я так и не сумел…
И следы мои таинственным образом привели прямо к поляне, поросшей густой травой, где и терялись. Точно помню, что такой поляны не проходил… Как слепой кутенок я пытался отыскать дорогу, продираясь сквозь кусты и деревья, потом, в подступающей панике, уже бросив собранный хворост, я все кружил и кружи, но пещеру так и не сумел обнаружить. Какой же я дурак! Ведь зверь сказал мне – не выходи, ясно, что свое жилище он сумел защитить от посторонних… Волшебный зверь…
А потом я наткнулся на НИХ. Дикую охоту барона фон Хорка… что целую неделю искали меня в этих лесах…
Метаморф.
Я уже почти достал молоденького оленя, как внезапно по всем моим нервам ударила молния. Шерсть встала на загривке, мышцы напряглись, олененок, павший от ужаса, уже не привлекал мое внимание. Что-то случилось, нечто плохое, настолько плохое… Детеныш?
Огромными прыжками я пронесся к пещере, уже не заботясь о сокрытии следов, но в пещере оказалось пусто. Неужели он ослушался и вышел? Да его следы четко уводили в лес… Мне даже не надо было принюхиваться…
Черной тенью я мчался по следам малыша, нашел вязанку хвороста, пронизанную его ароматом и уже ни на что не надеялся…
Уже услыхав страшный гогот двуногих – я понял, что опоздал. Безвозвратно и неумолимо – не успел.
Открывшаяся сцена просто выжгла мой разум. На поляне у дороги, окруженной осинами, на двух близкорастущих стволах распятый ножами за руки и ноги, избитый и окровавленный висел мой мальчик. Волосы – алые от крови, прилипли к лицу, голова безжизненно поникла… И рядом ржали эти уроды, разодетые в кружева, скоты, не заслуживающие имени разумного…
Глубокий рык, клокочущий в глубине моей груди нарастал, покрывая всю поляну, пока не перерос в разъяренный рев. Этого детеныша Я взял под свою защиту! Маленький, хрупкий, МОЙ! Он принадлежал мне!
И из глубин памяти поднялось древнее знание… Я оставил этот мир, покинул, заставив стать ТАКИМ… Но теперь я проснулся! И не будет пощады никому – ибо аз есмь Меч карающий, Дух Отмщения, Бог Воздаяния, и мое имя я напомню смертным во всей своей широте!
Словно вихрем из когтей и зубов я пронесся по поляне, оставляя после себя лишь кровавые ошметки. Никого и ничего, даже коней не пощадил. Мое сердце плакало, и лишь подойдя к деревьям с поникшей фигуркой, я уловил слабое биение жизни. Мое тело уже теряло свои очертания, и я полоснул когтями по передней лапе, оросив густой черной кровью детеныша. Потом снял его, выдернув ножи, и уложил на землю, с тихой радостью наблюдая, как заживают его раны, изменяется бледное лицо, проявляя в себе мои черты – хищные и делающие красоту малыша еще более желанной.
Он раскрыл свои глаза и изумленно смотрел на меня, не веря своему спасению.
- Ты?... Но этого не может быть?!
Знаю, я меняюсь прямо на его глазах. Вернулся облик бога – призрачного и грозного, но прежние черты остались, я сохранил их для него.
- Я ведь просил тебя не выходить из дома?
- Прости…
- Тьялвехаш.
- Э?
- Меня так звали много веков назад.
- А я – Микаэль… Ты меня… спас?
- Да, - кивнул я, задев черными волосами его руку, тут же вцепившуюся в них… - И я тебя не отпущу теперь, ты это понимаешь?
Мог бы и не говорить. Малыш сам потянулся ко мне и впился губами, приник, словно изголодавшийся к источнику живительной влаги… Мое сердце отпустило. Да и у богов есть сердце и оно так же может болеть, но его можно и согреть. Согреть любовью.
Думаю, Микаэлю не важно, будет ли он жить в пещере или в облачном чертоге – моем доме… Главное – со мной. Я проснулся. Века покоя показали, что без возмездия – двуногие не могут выжить, и скоро просто изничтожат себя. Пора приступить к работе. Отпуск закончился… Трепещите, прямоходящие!